О ВОЛОДЕ
Володя для меня - это событие. Событие в моей жизни, очень страшное, очень сложное. И очень печальное. Взять хотя бы его смерть... Казалось бы - вся Россия узнала, и Запад узнал, что Володя помер, - Ваганьковское кладбище, хоронили рядом с Есениным, - но ко мне известие о смерти моего самого близкого друга пришло спустя много дней после того, как он был похоронен. Потому что никто - даже Марина Влади, его жена, - не решился мне об этом сообщить. Моя жена, моя дочка, которые знали прекрасно Высоцкого, - никто не мог сказать, осмелиться, произнести: "Володя умер - никогда он больше не придет в твою жизнь..."
Я был в Греции, в Афинах. Звоню домой, чувствую по голосу - что-то не в порядке, спрашиваю: "Что такое происходит?" Какие-то слезы в голосе: "Ты понимаешь... Ну, дочка там нашкодила... мблю-бдю-бдю... ' Звоню Костаки - дядя Жора разговаривает, ну - слишком вежливо со мной. Слишком вежливо. Это меня сразу настораживает. Я спрашиваю: "А что происходит, собственно говоря, - в космосе?"
А в космосе произошло вот это страшное событие - умер Володя, один из самых больших певцов русской души, русских событий.
Американка, с которой я дружу много лет, - мы сидели с ней в ресторане, поздно ночью, душно, - взяла меня за руку и говорит: "Ты сильный человек?" Я отвечаю: "Да, конечно". Ну какой русский не мечтает быть сильным? Она сжала мою руку и говорит: "Ты точно, сильный?" Я говорю: "Ну, конечно! Милая, -говорю, - ты что? Мы все, как Атланты, вообще - всю Землю держим на плечах!" И тут - я увидел у нее в глазах слезы, и что-то страшное произошло... В этот момент я понял... Я взглянул на нее и спросил: "Володя?.." И вдруг - эта американка, абсолютно беспощадная, - она знала Высоцкого в прошлом, тоже - заплакала, упала головой почти что в тарелку и сказала:
"Кончено!"
Я выбежал в эту душную ночь афинскую... Я знал, что друга больше нет. Осилить это, осмыслить... Я два года не мог слышать его песен, это было тяжело. Тяжело и страшно для меня... Я не мог слышать его голос, потому что Володя Высоцкий был для меня человек слишком живой, чтобы умереть... И для того, чтобы осознать, что Он ушел из нашего мира - еще нужны долгие годы. Я даже не могу смириться с этой мыслью.
Почему сильна его поэзия? Потому что он брал ее - из жизни. Он жил ею. Это не просто набор слов - красивых, вообще... Это жизнь, это анализ, это синтез, это конструкция его мышления, конструкция его души. Почему на сегодняшний день Высоцкий стал полубогом в России? Не в плане того, что он красиво пишет или сладко поет, нет. Он сделал то, чего до него не делал никто, синтез абсолютно бесшабашной русской души - с трезвым мышлением гениального философа. Володя был настоящим метафизиком, в глубине души.
Почему наша дружба, которая длилась около десяти лет, произошла так внезапно и странно? Я для него, в принципе, - чужой человек. Что я? Пишу холсты, какие-то странные человечки там бегают... Но у нас - вот. как в старинных романсах поется: "Любовь пришла с первого взгляда, ударила в сердце как нож..." Первого вечера, когда я узнал Володю, и Володя узнал меня - для нас было достаточно, чтобы понять, что наша дружба - навсегда. Это жуткая вещь, тяжелая, больная, мучительная где-то... Дружить - тоже тяжело, как и любить.
Я хочу рассказать, как Володя писал стихи, посвященные мне... Я встаю с похмелья, пьяный в доску, галлюцинации, естественно, как у всех нормальных алкоголиков, вообще мне плохо. Нам плохо, нас тошнит.
Приходит Володенька. Он видит... Ему тоже бывает плохо, и их тошнит. На следующий день Вовчик приносит балладу и говорит: "Это не поется, это - читается". И -начинает читать:
БАЛЛАДА "ДВЕ ПРОСЬБЫ"
Михаилу Шемякину, другу и брату, посвящен сей попуэкспромт
Мне снятся крысы, хоботы и черти. Я
Гоню их прочь, стеная и браня.
Но вместо них - я вижу виночерпия,
Он шепчет: "Выход есть - к исходу дня -
Вина! И прекратится толкотня,
Виденья схлынут, сердце и предсердие
Отпустит, и расплавится броня!
Немногого прошу взамен бессмертия, -
Широкий тракт, холст, друга да коня.
Прошу покорно, голову склоня:
Побойтесь Бога, если не меня, -
Не плачьте вслед, во имя Милосердия!
Чту Фауста ли, Дориана Грея ли,
Но чтобы душу - дьяволу - ни-ни!
Зачем цыганки мне гадать затеяли?
День смерти уточнили мне они...
Ты эту дату. Боже, сохрани,
Не отмечай в своем календаре, или
В последний миг возьми да измени,
Чтоб я не ждал, чтоб вороны не реяли.
И чтобы агнцы жалобно не блеяли.
Чтоб люди не хихикали в тени.
От них от всех, о Боже, охрани
Скорее, ибо душу мне они
Сомненьями и страхами засеяли.
Есть стихи, которые мало кто может расшифровать. У Володи, например, сказано:
Я ощутил намеренье благое
Крылатым стать и недоступным стать,
Мои друзья - пьянюише изгои -
Меня хватали за руки, мешали.
Никто не знал, что я умел летать.
Через "пежо" я прыгнул на Faubourg
И приобрел повторное звучанье...
"Повторное звучанье". Faubourg, "пежо" - что это? Крученых? Ничего подобного. Просто Володе я рассказал, как после очередного загула мне показалось, что у меня галлюцинации затягиваются: телефон звонит один раз... нет, три раза; кто-то крикнет в окно, а мне слышится три крика. Я к доктору Бальзанову (о котором тоже когда-нибудь расскажу - гениальный тип!), и говорю ему, что когда я пил в последний раз, мне показалось, что я могу летать - разбежавшись, я перепрыгнул через "пежо" и ударился ухом о столб. Он меня осмотрел и говорит: "Ясно, повреждение барабанной перепонки, а при этом возникает повторное звучание. Это вам на всю жизнь подарок за вашу гулянку".
Потом я рассказал об этом Володе, который интересовался всеми подробностями всегда... Например, деталь из той же песни:
Таскал в России - грыжа подтвердит...
А грыжа у меня потому, что я надорвался, когда работал грузчиком в "Эрмитаже".
Володя посвятил мне стихотворение "Осторожно, гризли!" Что такое - "Осторожно, гризли!"? Странная история!
У меня была девушка. Очень симпатичная. И Володя слегка был влюблен в нее - красивая американка, предки - русские, при ней Володя записал "Течет реченька"...
Однажды в Америке мы с ней поехали куда-то. Она ведет машину, черный лимузин. Останавливаемся в лесу. Я вышел облегчиться у столба, поднимаю голову, вижу какой-то странный рисунок - голова, похожая на мою - немного, правда, утрированная... Я спрашиваю: "А что это такое здесь?" Она отвечает: "Написано: "Осторожно, гризли!" Я говорю: "Ах, да?!!" И, не закончив дела, - в машину; "Гони дальше!"
Я Володьке потом рассказываю - он от смеха падает со скамейки. Так родилось это название.
Или вот - песня "французские бесы".
Нормально у нас было так: Володя пил - я был трезвенником; я пил - Володя охранял меня. В этот день, к сожалению, Шемякин тоже сорвался. Тоже пил - вместе с Высоцким.
Значит, мы ушли, оба-два хулигана русских, в страшный запой, нехороший - ничего приятного для французов в этот вечер не было. Мы гуляли. Это было страшно. Сначала мы были у Жака Татляна, известного армянско-французского певца, в его знаменитом кабаре, которе называлось "Две гитары". Но он, когда увидел нас в ансамбле, немножко выпившими, испугался и говорит: "Ребята, я вас уважаю, и Шемякина и Высоцкого, и Высоцкого и Шемякина, но если вы не уйдете, я сейчас вызову полицию!" Мы были только накануне наших веселых резвостей - и решили быстро уйти. Ушли в другой русский кабак, который назывался "Распутин". На беду нашу (на Володину, вернее) - там сидел Любимов, с хозяйкой кабаре, мадам Мартини. Володя сделал такую героическую мину и молча прошел, не замечая. Публики не было, мы уселись напротив цыганского хора. Я подошел к Любимову, поздоровался, говорю: "Володе плохо". Он говорит: "А Вам тоже вроде нехорошо". Я говорю: "Это все фигня. А вот Вы, господин хороший. Вы - засранец". "Почему, Миш?.." (Потому что он милый вообще человек). Я говорю: "Знаете почему? Потому что Вы государя Императора Николая в своем спектакле - повесили вверх ногами, в сапожках. Прекрасно получилось! А Вы представьте вот такой момент... В зале ведь сидели столетние старушки и старички. А тридцать или сорок лет тому назад Вы осмелились бы вот такой трюк проделать? К Вам бы подошли, любимый Любимов, господа офицеры и - надавали бы Вам по морде, за оскорбление персоны."
И Любимов, очень талантливый человек, очень странный, вдруг взял меня за руку, обнял и сказал:
"Миша, - говорит, - Вы правы. Я сподличал... " А потом началась вот такая истерика. Володя, который был дико разозлен тем, что директор театра его увидел в непотребном виде, - запел. Цыгане сначала пели, Володя начал бросать - это у нас называлось "раздача денежных знаков населению". Володя раздает - и поет одновременно. И запел он песню, в которой есть слова: "А где твой черный пистолет?" - моей пьяной башке, туманной, вспомнилось: а пистолет - у меня в кармане! Я ведь охраняю Высоцкого. "Вовочка, вот, здесь он!" И - начинаю палить в потолок, чтобы ему показать: пистолет - тут, и патроны тут, и порох тут, в пороховницах!..
Цыгане лезут, естественно, под стол. Мадам хозяйка - тоже, с Любимовым - так как-то залезают, угрюмо... А мы с Володей стреляем, кричим: "А-а-а, а где?" А я говорю: "Вот, а вот - так!" Вот - такая песня получилась: "И друг мой в черных сапогах стрелял из пистолета!.." И потом вдруг я вижу, что хозяйка выползла из-под стола, потому что патроны у меня кончились, звонит в полицию. Я думаю: "Время уходить". И мы ушли. В этот момент, оказалось, как раз подъехала машина с полицейскими, которые хотели нас вязать, брать, надавать кандалы. А мы поехали в другой кабак, который назывался "Царевич", где пел - шестьдесят лет - один из самых знаменитых русских цыган, Володя Поляков, который всегда просил: "Володя, ну спой..." Но Высоцкий, когда пил -петь уже не мог. Потом был другой кабак, потом была другая пьянка, все было страшно, все было интересно...
"Ха, Микельанджело обвиняют в пьянстве. Хотел бы я посмотреть на этого пьяницу - который работает на таких лесах, делает такие вещи, и в состоянии не свергнуться вниз!" Образ Высоцкого в русском сознании тоже складывается, как образ такого поэта-хулигана, - полу-Маяковский, полу-Есенин, и еще покруче, а на самом деле - когда Володя пил, петь или говорить он просто не мог...
Для него самое любимое в жизни было - сидеть в тишине. Разбирать репродукции, марки... Он коллекционировал автографы великих писателей, великих людей... Перед его смертью я ему приготовил большой подарок - автографы гетмана Мазепы, потому что Володя очень любил Пушкина - и играл, кстати, арапа Петра Великого. Люди не понимают простого: для того, чтобы Володе создавать его вещи, ему нужно было быть абсолютно, предельно, четко трезвым - как хирургу, который делает операции на глазу: рука не имеет права дрогнуть - будет разрезан нерв - конец глазу. Володя выполнял эту операцию с блеском; когда Володя творил - он был трезв. Все его творчество - это творчество одного из трезвейших и самых печальных аналитиков земли русской. Не пьяница он, как он по песням кажется, не гуляка - нет! Володя Высоцкий - это человек, которого нужно понимать абсолютно по-другому. Мне выпало счастье познать его как человека, познакомиться с ним, узнать глубину его души, его чуткость, его боль. Это принесло мне много счастья и много-много-много боли, до сих пор я не могу слушать его песни, потому то он слишком живой, слишком... Мне кажется, вот сейчас - откроется дверь, и войдет снова Вовчик, с рыжей бородой... И скажет: "Э-э, Мишунька!.."
Отправить в царство смерти одного из самых живых людей, даже в своем крошечном сознании - это большая трагедия.
Я как-то просыпаюсь, обнимаю... думаю:
"Жена... рыжая..." Обнимаю - вижу: нет, вроде не жена! У жены - борода выросла за ночь!
Глаза продираю:
- Рива, ты что? Обородела? Вовчик (из-под локтя):
- Это я... Тут, значит, да, м-да... Я говорю:
- Вовчик, а ты чего тут делаешь?
- Я тоже устал, ты спи, ты спи, и ты устал... Ты спи... Я просыпаюсь: - Рива, вроде мне показалось, что Володя был в кровати?.. А Рива мне: -Да, да, ты знаешь, он с порога - дверь открывает и говорит: "А Миша? А Мишунька?" А я ему отвечаю, что Миша, как всегда, всю ночь работает, лег спать. А он: "Ох, я тоже - так устал... Под бочок..."
И залезает, рыжебородый!.. Вот такая штука!
Однажды Марина позвонила мне со съемок, из Италии. Сказала: "Володе плохо..."
Я понял, что такое "плохо" - Володя страдал большими запоями. Я взял русского художника Путилина, который обожал Высоцкого, и в своих песнях всегда подражал ему. И мы помчались.
Володя уже был на грани... ухода в иной мир. А там у них были такие маленькие собачки - как клопы! Я обожаю животных, взял их на руки - это были Маринины собаки. Володька, который любил животных на расстоянии, говорит: "Мишка, а чего ты их ласкаешь?" А я отвечаю: "Да я люблю животных, - потому что без зверей - наши души озверели бы..."
И вдруг я вижу: Володька идет, шатаясь, к шкафчику, что-то достает и - записывает, и меня спрашивает: "Как ты сказал? Без зверей - озверели бы?"
Вот такая печальная история: когда Марина мне дала посмотреть Володины тетради - записи, размышления, наброски стихов, - вдруг я вижу - нетрезвой, пьяной рукой записано: "А без зверей озверели бы мы..."
А потом мне пришлось повозиться, конечно. всю ночь, с ложечки шампанским его отпаивать... плохо, плохо нам - и мне уже в этот момент плохо, хотя я трезвый, но не спавший всю ночь. Вообще с Володькой тяжело было, потому что - больной совершенно он в последние годы был. Я его с ложечки шампанским, то - другое - третье, а Володеньке - вдруг - нужно уезжать в Москву, немедленно! Ладно, с трудом он меня уговорил, согласились, сели в такси. Я думаю: дома отлежится у меня. А Путилин как-то уже немножко подскис. Что Высоцкий, но - не тот, ему казалось. Приезжаем ко мне. Я пытаюсь его уложить, но Володя - человек буйный, какие-то собрал чемоданы - по-моему, мои взял,- я человек не корыстный, бери - какой-то мой хлам... В тот же момент я думаю, что нужно же - спасать, сейчас же разыскать Марину. А у меня под домом - стоянка такси. Я говорю этому Путилину: "Слушай, парень! Ты ни в коем случае - такси! Скажи, что перед ними больной, вообще, не сажать, чемоданы - мои, и человек - мой, в данном случае - все под моим контролем. Ну, скажи просто - болен, помигай и прочее. Ведь ты достаточно говоришь по-французски..." А сам пытаюсь связаться с Мариной, которая где-то на съемках, в Риме или в Венеции, - и ничего у меня не получается. Я нервничаю, ровно через пять минут приходит этот великий любитель Высоцкого и говорит:
Я его - за ворот:
- Как?! Ядрена-матрена, что ж ты наделал?!
- А он какой-то странный... Я ему сказал: Вот, Вы не сядете...
"Я тебя сейчас ка-ак об этот ларек, я тебя, кааак... так что из тебя, - говорит, - мозги посыпятся!"
Я так испугался!.. (А Путилин - выше его на две головы!)
-... Я так испугался, я пришел сюда сказать.. . А потом выглянул с балкона - оказывается, такси уже отъехало...
Я никогда не забуду: перед тем, как я послал этого несчастного Путилку, как мы его звали, вниз, - я взял Володьку за его кожаную куртку...
(Он любил носить, тоже, кожу, и часто мне говорил:
- Ну, какой костюм тебе?
- Вот, ты же себе придумал! Ты же уже -образ...
- Я не придумываю, я просто так живу...
- Нет, я - актер. Ты должен мне придумать! Ты мне сделаешь костюм, в котором меня будет знать весь мир, как Монтана...)
- Володя! Опомнись! Ты не имеешь права так поступать! Ты знаешь, что ты - гений?
Он так на меня мрачно посмотрел и как-то так мрачно-мрачно ответил:
-Знаю... Я говорю:
- Ты что, хочешь угробить себя вообще? Ты хочешь потерять себя, и чтобы мы потеряли тебя?
Никогда не забуду - его вдруг совершенно, мгновенно протрезвевший взгляд и мрачные глаза, не радостные, по пьяни - мол, конечно, я - великий! Второй Наполеон! - и с такой тоской он сказал: "Знаю". То есть получилось так, будто я его спросил: "Ты знаешь, что ты несешь крест?" И вдруг этот человек - из пьяного такого, веселого русского бреда, мгновенно отрезвев, ответил мне: "Да, знаю".
Вот это был - ответ. Вот так Володя, мне кажется, внутри себя понимал, что такое - гений. Поэтому он так мрачно - не холодно! - сказал:
"Знаю".
А потом - чуть не побил Путилина и умчался! Есть один судья - Время. Вот, время прошло, казалось бы, небольшое, и вдруг выяснилось - что толпы людей идут уже не к могиле Неизвестного солдата, а к Володе. Вот это - настоящие судьи. Простые люди, которые приезжают из Сибири, просто положить какую-то ромашку занюханную, за рубль пятьдесят. Вот это и есть - судьи России. Они - судят, они - ее судьба. И они имеют настоящее слово, а не эта "интеллигенция", которая талдычит так и сяк - она всегда покупалась, как придворные шуты.
из Вологды, из Ужгорода - вот это и есть признание. Вот они как раз и явились судьями. Не Союз писателей, который его после этого всего, с экивоками там,: брезгливой ухмылочкой - вроде бы, так сказать, "одобрил". Нет, Время, земля, народ, дух. Той страны, в которой поэт родился, в которой он прожил - и которой он отдал всю свою жизнь. Вот это и есть настоящие судьи.
Почему мне так легко было делать "Аполлон"' Архивы - колоссальные. Кто меня -.. в то время пацана молодого - заставлял брать в руки камеру, дурацкую - "Любитель", и снимать своих друзей? У меня было предчувствие, что эта эпоха станет исторической, что вот те люди, мало кому известные на Западе, на сегодняшний день - художники, поэты,- все равно - история, колоссальная история России. Поскольку, в наследство от отца - историка войны - у меня, видно, в крови вот это собирательство материалов, истории... И, может, преувеличение значимости некоторых людей. А оказалось потом - нет, не ошибался.
Как же я мог, столкнувшись с такой громадной личностью, как Володя Высоцкий, упустить этот момент? Естественно, я сразу понесся в магазин, самый лучший; естественно, я купил самые лучшие магнитофоны. Естественно, я быстро натренировался записывать - сам распевая какие-то песни. И сказал: "Володя, давай начнем работать. Тебе нужно, чтобы у тебя все, что ты создал, было записано. Хронологически, не хронологически - но ты обязан это все сделать на самом высоком уровне."
Поэтому были куплены самые дорогие магнитофоны - для гитары, для голоса, чтобы записывалось как можно лучше. И я его стал теребить, чтобы он начинал работать. Потом - начнутся беседы. Потом - мы можем сидеть за столом, потом - он может выпить, или выпью я. Но сначала - работа. А вскоре это у него вошло в привычку. Он врывался ко мне, уже в руках держал свою тетрадь и, поставив тетрадку на мольберт, начинал петь, перелистывая страницы, - поэтому на многих записях слышно, как шуршит бумагой, как иногда сбивается, потому что всматривается в текст. А иногда он забывал очки - в последние годы Володя уже довольно плохо видел.
Он всегда у меня читал в очках, лежа - какие-нибудь старинные романы, или листал репродукции. Открыл для себя Сутина. Почему в поэме "Тушеноши" он упоминает Сутина? До меня он его не знал. Спросил: "Что это за странный художник, который пишет туши?" Я говорю: "Ты что?! Это наш соотечественник, Сутин! Это гений!" Ну, через пять минут Володя был большим поклонником Сутина, чем я.
сразу хватал гитару. Гитара его хранилась у меня. Вот, она и сейчас здесь стоит... Он сказал: "Я оставлю ее, потому что это наш рабочий инструмент".
Он ставил тетрадку на мольберт и начинал петь. Самое свежее, самое новое, что он только что привез. А потом в издательстве "ИМКА-Пресс" вышли сборники русских бардов - книги и кассеты. Конечно, записи ужасного качества, но стихи были собраны, и Володя, когда увидел эти сборники, сказал мне: "А ты знаешь, давай будем повторять все, что я написал..."Как бы вот восстанавливать, в новой уже форме... Поскольку он уже сам чувствовал, что душа окрепла, окреп голос, окрепло понятие собственного творчества - переанализ, видно, уже начался.
"Ой, эту песню я, - говорит, - уже забыл!" И начинал ее петь. Но как он ее по-новому исполнял! Это уже было то, что у нас, художников, называется "рука мастера".
Он с большим энтузиазмом работал со мной, с большим. Вот, взять хотя бы песню "Течет речечка..." Он ее обожал. Он говорит; "Я ее много раз исполнял, но мне сейчас ее снова хочется записать - так, как я ее на сегодняшний день понимаю!" После этой песни он уже ничего не мог петь. С него валил пот градом... Он весь выложился, вот в этой одной песне, которая абсолютно ему не принадлежала! Вообще у него не было вот этого - петь только самого себя. Как бывают мастера, которые с удовольствием копируют другого мастера, так же отдают при этом душу - и создают что-то абсолютно новое. Новое понятие данной вещи. Вот Делакруа копировал Рубенса - и создавал вещь, может быть, иногда в чем-то превосходящую оригинал этого великолепного мастера. Так вот и Володя из простой песни сделал совершенный шедевр.
Когда он пел "Течет речечка", был такой странный вечер... В Париже вообще особое освещение. Всегда говорят: воздух Парижа, освещение Парижа... Такой, где-то близкий к Петербургу, печальный-печальный свет... Лето, август, разъехались французы, какая-то сладко-щемящая грусть разлита по всему Парижу, какой-то желтоватый, туманный свет... Надвигается вечер... Мы сидели в громадной моей квартире, приехала эта самая девчонка, американка, о которой я рассказывал. Для нее Володя был - мало того, что мой друг, - когда она, к тому же, увидела, услышала, что это - певец, бог, - она вообще сидела, разинув рот. Володя тут же вдохновился, окреп, и вдруг - вместо того, чтобы петь что-нибудь свое, решил исполнить "Ре-чечку". Потому что там, где-то, вот эта тема - любовь, какая-то девушка, и прочее... И вот он, глядя на нее, на меня бросая косой взгляд, - так это исполнил! От девчонки ничего не осталось, а Володя сказал: "Ну, сейчас нужно... нужно -выпить!" И тут ни при чем его алкоголизм, или желание выпить водки - и все. Просто настолько отдал себя человек, настолько мозг горит, все кипит внутри, что - необходимо расслабиться, иначе - сойдешь с ума...
грязной ленточке себе на шею. Начинал петь, говорить... Я, дурак -нужно было записывать все! Володя ведь был один из самых интересных рассказчиков. Он рассказывал, например, как он обманывал нянечек в психбольницах, какой он был хитрый - хитрее всех сумасшедших, и ему всегда давали водочки втихаря, и все было нормально...
Володя - он ведь такой, в своем характере он воплотил все уникальные черты, неповторимые, русского народа. Он так глаз прищурит - хитрый глаз! Ох, хитрый! Если захочет нахамить - уж я сам хам, мне и то становилось неловко!
Но зато если он к кому-то относился нежно, - вот, допустим, как ко мне - то просто, как говорится, и облачко не пробегало между нами... Я был как бы рослее, в свое время занимался спортом, и вообще здоровый, так нет: услышав однажды как моя супруга, которая мне где-то по пояс, называет меня "птичка", - он стал звать меня "птичкой". "Птичка моя!.." - голос раздается из Москвы...
Никогда ничего не боялся. Когда я издал "Аполлон", я подарил Володе экземпляр. И он говорил много об этом, конечно, где-то его показывал, пропагандировал. И вот, помню, звонит он из Москвы и говорит:
- Мишка, меня вызывали сегодня... (Ну, известно, куда вызывали).
"А вот вы там дружите с Шемякиным. Ваша дружба нам не нравится..."
И вот - это было грандиозно, прямо по телефону сказано! - он им ответил: "Я дружил с Шемякиным (соврал!) еще в России...(А в России я его никогда не знал, и он меня - тоже). ... И буду продолжать дружить. Даже не говорите мне об этом". "Да, но вот, он сделал "Аполлон", там то, то, то..." "А что - "Аполлон"? Представлены художники, которых я тоже люблю, мне нравятся. А что там плохого?" Они - так, пожались-пожались, помялись-помялись: "Ну да, в принципе-то, ничего плохого нет..." На этом разговор и окончился. Володька был в тот вечер довольный и счастливый.
Володя часто говорил: "Мишка, как мы с тобой похожи! В Германии в детстве были, отцы военные, и жили рядом, бок о бок, и в Питер я приезжал, ведь мы же с тобой могли быть "вот так"! А получилось, что встретились только здесь, на Западе..."
Он очень уважал моего отца. Может, потому, что судьба общая с его отцом. Как-то он говорит: "Что бы мне для твоего отца сделать?" Я говорю: "Отец ведь то, что ты сделаешь, не поймет. А вот для меня - сделай, потому что я отца своего очень чту. Если хочешь сделать такой подарок - напиши песню". И вот в один из приездов Володя сказал: "Военная песня, тебе будет интересно, потому что она тебе отца твоего напомнит", - и спел эту жуткую песню о конниках - "Пожары".
Он написал поэму "Тушеноши", где участвует мой любимый пес Урка, которого Володя любил, но чисто... метафизически. Мне моя дочка жаловалась, ябеда: "Папочка, а когда Урка подходит к Володьке, когда тебя нет, ты в Америке, или где-то в другой стране - он всегда его отталкивает ногой, говорит: "Урка, уйди, уйди, уйди, уйди, уйди..." А при тебе - он всегда говорит: "У-у-ронька...".
"Володь, что ж ты - Урку толкаешь ногою в домик, англичанина!" Он говорит: "Ты знаешь. Мишка, - эх! -Урка такой - гениальный пес, но вот - я его как-то на расстоянии люблю, вообще-то я собак никогда не держал..."
"Чрево Парижа". Я очень любил Чрево Парижа, каждую ночь я там бывал, я там сделал пять тысяч фотографий, фильм, два даже... Дружил с мясниками, которые, в основном, оказались здоровенными чешскими, венгерскими и русскими мужиками. Как-то мне пришлось долгое время быть в Нью-Йорке - и вдруг ночью в отеле раздался звонок. Володя говорит: "Я сижу у тебя за столом и - знаешь, что я сейчас делаю? Я пишу поэму, глядя на твои литографии "Чрево Парижа"! И я тебе буду читать, и будить тебя..."
И действительно, так и произошло - он будил, читал, что-то снова писал... потом я снова просыпался от звонка, и так - всю ночь...
Но вот что самое удивительное: человек, который никогда не любил собак, включил в поэму моего любимого Урку. Вдруг он мне читает:
Суть Сутина - "Спасите наши туши!"
И Урка - Урка! - слижет с лиц гримасу...
Слезу слизнет, и слизь, и лимфу с кровью -
Соленую, людскую и коровью -
И станут пепла чище, пыли суше -
Он мне говорил перед смертью, что самая его великая мечта - уехать в Америку. Нью-Йорк -это для него был город-бог! Когда Володя возвращался из Нью-Йорка, он говорил: "Мишка, Нью-Йорк - это... Это все!" Он мне сказал незадолго до смерти: "Мишуня, ты должен переехать только в одну страну, ты должен жить только там. Эта страна - Ю-Эс-Эй. Все. Ничего остального - нет, это все - мелко для нас... Только там мы можем работать..."
В то же время он не имел такого опыта: потерять родину и вновь ее обрести. Нам, русским, часто кажется сначала, что мы отказались от чего-то пустякового. Проходит время, и ты начинаешь понимать, что ты потерял.
У Володи этой проблемы не было.
Самый большой бог для него среди поэтов был Иосиф Бродский. Я никогда не забуду, когда он приехал ко мне - такой счастливый! - из Америки и сказал: Ты знаешь, ИОСИФ подарил мне книгу и надписал: "Великому русскому поэту". Осип - считает меня поэтом!
являются для нас, русских, ну, гимном, наверно... Для меня многие песни Высоцкого - это гимн.
Володька попал в сумасшедший дом. Был жуткий запой, его напоили свои же доброхоты:
Высоцкий едет с нами! Ну, как не выпить с Высоцким - на всю жизнь сувенир! Две бутылки коньяка ему дали в самолете... А я узнаю об этом во время жуткого своего запоя - звоню домой, супруге, она говорит: "А ты знаешь - Вовчик уже давно на буйном..."
И я - еще погудевши, там, ночь, полдня, -думаю: нужно увидеть Володю.
И вот я стою перед громадным таким, мрачным зданием. А там, где-то в середине, сидит Вовчик, к которому мне нужно пробиться, но как? Во-первых, у меня - такой первобытный страх, по собственному опыту знаю, что такое психиатрическая больница; во-вторых,-все закрыто. Я перелезаю через какие-то стенки, ворота, бочком, прячусь между кустов сирени... Вижу - какая-то странная лестница, я по ней поднимаюсь, почему - до сих пор не могу понять, это чисто звериная интуиция! - поднимаюсь по этой лестнице до самого верха почему-то, там - железная дверь и маленькие окошечки, в решетках. Я в них заглядываю - и вдруг передо мной выплывает морда такого советского психбольного. Он мне подмигивает так хитро из окошечка: "Э-э-э!" - и так двумя пальцами шевелит. А я ему тоже: "Э-э-э! Мол, давай, открывай, чего ты мне рожки строишь?
в советских психбольницах - инсулиновый пот. И я по коридору почему-то сразу пошел налево, и вдруг - у окна, - помните, в "Мастере и Маргарите", когда Иван Бездомный почему-то ткнул пальцем в пунцовую байковую пижаму? - так вот в пунцовой байковой пижаме - Вовчик, у окошка стоит. Он обернулся - а он тогда в каком-то фильме снимался - волосы такие рыжеватые, и все так сплетается, в таком вангоговском колорите, сумасшедшем. И - мне навстречу: "Миша!.." А я - после запоя, в еще более сентиментальном настрое: "Вовчик!.."
Он повел меня к себе в палату, в такой... закуток. Я говорю:
- Да... Да... Вот, напоили!.. И вот так - он сидит, а я говорю:
- Ну что? Что? Все нормально, все будет хорошо... А он мне:
И заплакал вдруг. Я спрашиваю:
- Каких людей
- Да понимаешь, я там обещал кому-то шарикоподшипники достать для машины... (Не то колесо там, или покрышку)
-... Я так людей подвел! Я говорю:
- Ну, я могу достать, там, понимаешь, при помощи своего имени... Они ж не могут! Я вот пообещал, я так людей подвел...
Воду возили на нем! Одному нужно достать -дровишек, там, - ну, ты же - Высоцкий, ты ж можешь! Другому - машинку, вне очереди - ну, ты же Высоцкий, можешь пойти, там, ну, одну песню споешь... И прочее... И вот так его мордовали, мордовали, мордовали... Так это еще и ело его мозг! Даже в больнице, вместо того, чтобы подумать: "Елки-палки! Где я очутился?"
- он об этом плачет, в своей байковой пижаме красной... Потом он вдруг опомнился, говорит:
- Мишка, тебе нужно уходить!
- Да ты же знаешь, все-таки это настоящая психиатричка, ну - повяжут тебя, повяжут!..
А я действительно - сапоги, растрепанные волосы длиннющие... Ну, бить не будут, но повязать могут! Я говорю:
- Знаешь, Вовка, я все думаю, что мы с тобой - какие-то никому не нужные птицы!
А он меня схватил за руку - у него есть такая песня о подстреленных лебедях - и говорит:
Он прислонился к окошку, а там идет другая жизнь, никакого отношения к нам не имеющая - там, солнышко, которое на нас абсолютно не светит и нас не греет... И вот так мы стоим прислонившись лбами к стеклу, и воем потихонечку... Жуть! Вот этого - не передать! Это тоска его, перед самой его смертью, которая его ела! Казалось бы - ну что еще нужно парню? Живет в том же месте, где живет Ив Монтан, у жены его там колоссальное поместье, сад, деревья подстрижены, и цветочки... А он мне звонит: "Мишка, если не приедешь - повешусь Потому что я смотрю на эти французские деревья, и мне повеситься хочется! Что мне здесь делать?!"
И вот это безумие вангоговское, Володькины рыжие волосы, как в больнице бывает - клочками, и пунцовая байковая пижамка Ивана Бездомного... И стоим мы оба, и ревем - о каких то неведомо куда улетевших лебедях... A npи всем этом - солнышко, солнышко, солнышко, за окном - французики: кепочки, помпончики а тут стоят два каких-то осколка-римской империи, и тошно им... Ну, нам всегда плохо куда русского ни привези, ему всюду плохо! Володька мне говорит: "А я написал песню о нас..."
"Отвал! И, вспомнив про дверь, которую мне открыл этот чайник французский, я - через нее, и опять - заборами, заборами... Жуть такая!
Самая страшная из наших последних ветреч была - в дурдоме этом жутком! И как я пробрался туда - не могу даже понять! Казалось, на век можно туда прорваться - это больница для наркоманов самых страшных... Ну - судьба!..
"Миша, не расстраивайся - красивые люди должны уходить молодыми!" Я совершенно с этим не согласен.
Потому что у Володи была масса творческих планов. К примеру, его сценарий "Каникулы после войны". Он мечтал сняться в фильме по этому сценарию, с нашим общим другом Даней Ольбрыхским и Жераром Депардье. Все уже было написано. Это фильм о том, как трое солдат - француз Жерар, поляк Даниель и русский Володя - убежали из немецкого концлагеря и начали шкодить на дорогах и т. д., а под конец даже украли американский самолет. И все бесшабашные хулиганства, которые они проделывают по пути, им в конце прощаются.
Володя просто жил этим фильмом. Потом он, конечно, мечтал сниматься в Америке... Много было планов... Поэтому то, что произошло -колоссальная трагедия.
Для меня - потерять Володю - это, может быть, была самая большая боль в моей жизни. Потерять такого человека - самого живого, самого остроумного, самого безумного, самого близкого!.. Вот так, как иногда в детстве мы ловим маленьких рыбок: набираешь - счастье! - а они ускользают... Вовка взял - и ускользнул.
Нечестно, нечестно! Обманул меня! Я ему говорил: "Вовка, Вовка, Вовка, Вовка! Давай, назло всем, поживем - все нашей смерти ждут!.."
в Грецию, он уезжал обратно в Москву... Володька, - говорю, - вот, ты видишь - корабли плывут, деревья там... Кто-то гудит: у-у-у! Давай, назло всем - люди ждут нашей смерти, многие... И ты, говорю, - им доставишь радость! А давай назло! Вдруг возьмем и выживем! Ну смотри - цветут деревья, Париж, Риволи, Лувр рядом!.. Вовка! Давай, а?.."
А у него была уже такая странная-странная печать смерти в глазах, он меня обнял и сказал:
"Мишенька, попробуем!.." Сел в такси, помахал мне рукой из машины, а я смотрел на него и думал: "В последний раз... Или - еще нет?"
И оказалось - именно, в этой жизни - в последний. Я улетел в Грецию, и больше - ни-ког-да...
Когда он ушел, мне стало пусто-пусто-пусто-пусто... трудно представить даже, как пусто. И сейчас я живу и всегда знаю: он ждет меня, но говорит: "Не твори глупостей, не уходи раньше времени! Поживи, поживи, поживи..."
- Мишка, ты знаешь, я умер! Я говорю:
-Я знаю!.. (Так страшно!)
-.. Вообще, что ж ты?..
- Ой, Мишунь, ты даже не представляешь, как прекрасно! Ты знаешь, я брожу по Москве...
(Что мне - Москва?)
- Нет, я брожу по Москве - старинной! Это все фигня! Ты знаешь, вот я как будто с облаков слетаю, прихожу, открываются двери - кабак! Сидят мужики, и я - пою!.. Мишка, это такой кайф! Это грандиозно! Москва, Москва... И самое главное, я вхожу - и выхожу! - когда хочу. Я всегда - там, и меня - нет! Но мне так хорошо, в этой Москве...
Я проснулся - за Володьку - счастливый такой! Он приходил, я знаю, это истина. И говорит: " Я сижу - как на облаке, вхожу, играю... кабаки... И выхожу... И снова..."
ВЛАДИМИР ВЫСОЦКИЙ. СОБРАНИЕ СТИХОВ И ПЕСЕН в трех томах доставление, подготовка текстов и примечания Аркадия А. Н. Львова и Александра Сумеркина.