Как мы "ходили на войну"
На съемки фильма "Живые и мертвые" я попал с подачи Володи Высоцкого. Было это в августе 1962 года. А. Столпера - режиссера картины - и Л. Кочаряна - второго режиссера - я тогда не знал, и вдруг они вызывают меня на пробу, дают почитать сценарий... Оказалось, что Володя сказал Леве Кочаряну, мол, на роль лейтенанта Хорышева берите Пушкарева - он подойдет. А сам Володя в эту картину даже не пробовался. Его Лева просто взял с собой на съемки. В то время Володя ходил без работы, а у них с Люсей Абрамовой вот-вот должен был родиться ребенок. Актер в таких случаях соглашается на все, на любую работу.
Съемки на натуре проходили в сентябре-октябре под Истрой. Мы - вся съемочная группа - жили там в пионерском лагере практически целый месяц. Володю это устраивало: там и суточные платили, и зарплата шла.
В фильме Володя сыграл мало - всего три эпизода. Один из них, наиболее заметный,- когда он едет в кузове грузовика. Но это снимали в мое отсутствие. А вот два других эпизода - при мне. Первый - в сцене, где разбирают переправу. Я, помнится, там что-то командую, а Володя - в группе солдат. Очень большая массовка и, конечно, на общем плане разглядеть нас практически невозможно.
Второй эпизод - когда мы с ним тащим по брустверу пулемет "максим". Эта сцена для нас была памятна тем, что мы тогда, может быть, по-настоящему ощутили, что такое - быть на войне. Произошло это следующим образом: сцена выходила плохо, ничего у нас не получалось, потому, наверное, что я "наигрывал" с этим пулеметом, как и все обычно делают, изображая войну. И вдруг (для нас это явилось полной неожиданностью) на съемки приехал Константин Симонов, Ему была очень важна эта сцена. Что она у нас не получается, он заметил сразу, приостановил съемку и очень много рассказал нам о войне: и что значил для нас 41-й год, и как люди в бою себя ведут. Симонов объяснил, что не было патетики, а был кошмар, ад.
- Представьте себе,- говорил он нам,- что два человека сходятся не на жизнь, а на смерть в кровавом поединке. Вы бы в этом случае пошли на врага с какими-то высокими словами? Нет. Вот и солдаты кричали не "да здравствует!", а нечто такое, что разрывало душу. И они не воевали уже, а дрались кто как мог: рвали, резали, кусали - превращались, скорее, в дикого зверя. Чтобы выжить, чтобы победить. Иначе победит враг. Третьего не дано: не ты, так тебя...
Мы с Высоцким слушали как завороженные. И во многом эта беседа способствовала последующей удачной съемке нашего эпизода. Думаю, что и для Володи этот разговор имел в дальнейшем очень большое значение при написании военных песен.
Кроме того, там же у нас произошел еще один случай, который позволил нам доподлинно ощутить военное время, окунул нас в атмосферу тех лет. В процессе съемок у нас с Володей образовалось "окно" - три свободных дня, И мы решили сходить в Истру, немного развеяться, поскольку мы уже почти месяц находились в этом пионерском лагере, и он у нас буквально сидел в печенках. А Лева Кочарян нас ни в какую не хотел отпускать.
- Делать вам там, говорил, нечего.
подсчитывать: до шоссе километров шесть, ну, максимум - восемь, а там по шоссе до Истры всего двенадцать километров. Я говорю:
- Вовка, давай как-нибудь до шоссе доберемся, а уж там-цивилизация. Может быть, машину поймаем?..
Удрали мы через окно, выбрались из лагеря, пошли к шоссе. По пути остановили какого-то возницу, и он за пару пачек курева на телеге довез нас до шоссе. А мы в военной форме - в гимнастерках, я с кобурой и с кубарями на петлицах. Притаились мы в канаве под кустом, выбираем себе машину. Видим - едет какой-то старенький грузовик, за рулем молодой парень. Мы его тормозим, объясняем, в чем дело. Повез он нас, по дороге рассказал, где и что в городе находится. А парню и самому интересно - ведь тогда только что прошли по экранам фильмы "А если это любовь?" и "Самые первые", так что меня, по крайней мере, он узнал. И вызвался быть нашим провожатым, а заодно и экскурсоводом. Нас это устраивало, поскольку с нашей экипировкой на людях не слишком-то покажешься. Впрочем, нам этого и не нужно было.
Свою программу мы выполнили - погуляли, посмотрели город, позвонили в Москву, в магазинах кое-что купили (тут нас опять выручал водитель). Затем он отвез нас на самый конец города, и мы пошли обратно в лагерь. По дороге видим - в огородах картошку копают. И так нам захотелось витаминов! Володька говорит:
- Ерунда какая-то получается: на улице, можно сказать, лето, а мы уже месяц свежих овощей не видим. Давай зайдем и попросим продать огурчиков, там, помидорчиков, редисочки. И нам хорошо, и ребятам принесем на салат. Этим и за "самоволку" оправдаемся.
идет нам навстречу. Я начинаю что-то объяснять, а она подходит ближе, смотрит подслеповатыми глазами. И вдруг разглядела эти кубики у меня на петлицах да как бросится! Обхватила меня, об грудь бьется и плачет. И кубики эти все гладит. Я ошарашенно поворачиваю голову к Володьке, а у того челюсть ходуном ходит, и стоит он бледный-бледный. Мы ничего не понимаем, а она все обнимает меня, плачет. С огромным трудом удалось ее успокоить, усадить на лавочку возле дома. Она, все еще всхлипывая, говорит нам:
- Пойдемте в дом, ребята, я вам покажу...
Вошли мы в дом - старая крестьянская изба, а на стене много-много фотографии И два ее сына: у одного - один кубик на петлице, а у второго - два, как и у меня. И она показывает, слезы у нее текут. Покажет погладит мои петлицы и снова плачет. И у нас ком в горле, ничего сказать не можем.
Ну, постепенно объясняем ей, что мы со съемок фильма, что кино про 41-й год Она как услышала про "сорок первый", так опять в слезы. Долго мы ее успокаивали, наконец сумели растолковать, что мы артисты, что у нас был выходной день, а теперь мы возвращаемся на съемку. Она нас ни за что не хотела отпускать. Двери заперла, полезла в погреб, достала множество всякой снеди: тут тебе и капусточка, и огурчики, и морсик. Баночку достала. Обижать ее отказом нельзя было, сели мы за стол, помянули ее сыновей. Она опять расплакалась, потом стала о них рассказывать.
Долго это продолжалось. Мы рассказываем - она плачет, она говорит - у нас глаза на мокром месте. Жарко стало - мы гимнастерки сняли, а нас же по-настоящему одели: она как увидела исподнее солдатское - опять в слезы. Говорит:
Мы объясняем, что мол, нельзя,- это ведь игровое, его специально пачкают. Она настаивает. В общем, как мы ни упирались,- она все же отвоевала у нас портянки и выстирала их. Пока все это сохло, пока мы разговаривали и закусывали - уже поздно стало, стемнело. Куда же нам идти? Так мы там и остались до следующего дня. Она печку растопила - мы с Володей на печи и улеглись.
Утром просыпаемся - на столе уже все стоит. Ну, мы позавтракали, распрощались с бабулькой - опять много слез было - и пошли прямиком к себе в лагерь. Бабуля объяснила, как короче добраться, собрала нас в дорогу - прямо как на фронт: в платочки все завязала - картошечка горячая, мяско, капустка, хлебушек. Мы с ней попрощались, приладили все это на палку, палку на плечо и "пошли на войну".