Аксёнов Василий: Певец метрополии

ПЕВЕЦ МЕТРОПОЛИИ

Прошло три года с того парижского вечера, когда я подошёл к телефону-автомату с намерением впервые позвонить в Москву простым набором цифр. Перекрёсток Сен-Жермен-де-Пре был до предела забит машинами и толпой гуляк. Модные в том сезоне светящиеся шнурки были обмотаны у людей вокруг шеи, запястий, щиколоток, торчали из волос, извивались в пальцах. Странные светящиеся в сумерках разноцветные шнурки , возбуждённые лица, факелы в руках жонглёров и пожирателей огня, саксофоны, скрипки и гитары уличных музыкантов... как это всё отличалось от вымершей в предолимпийском ступоре Москвы, которую я покинул всего три дня назад, отправляясь, так сказать, в заграничный вояж, а фактически — в бессрочную ссылку.

Набросав в автомат сколько полагается франков, я набрал телефон московского друга и сказал с фальшивой бодростью:

— Вообрази, звоню тебе прямо с бульвара Сен-Жермен!

В ответ я услышал нечто невероятное:

— У нас вчера ночью случилось страшное несчастье — умер Володя Высоцкий.

За эти три года произошло немало перемен, к которым мы уже успели привыкнуть. Кончился, например, брежневский « зрелый социализм» и начался андроповский «не совсем зрелый». Перерезана была прямая телефонная связь с Советским Союзом, и зарубежные русские, пошумев и повозмущавшись, уже привыкли, что Москва снова отсоединилась от современного человечества и более туда с бульвара Сен-Жермен не позвонишь. Невозможно только привыкнуть, что Володи нет среди живых.

Мы с ним никогда не были закадычными «корешами». Таких, как я, друзей у него были десятки. Кажется, и познакомились-то мы с ним только во второй половине шестидесятых в свите Марины Влади. Звезда французского кино тогда стала довольно часто приезжать на родину своих родителей — русского пилота Полякова и мамы-смолянки (имеется в виду Смольный институт благородных девиц, впоследствии давший приют небезызвестной группе мужчин) . Марина разгуливала по Москве в голубом костюме с красной шалью на плечах, что в сочетании с соломенной гривой создавало трёхцветие какой-то неопознанной свободы. Писатели, актёры и киношники нашей «волны» как раз волной ей и сопутствовали. Московские «мамани» злились: ишь, девка вырядилась, как Марина Влади! Наши всё время тогда как-то кучковались, кутили и воспаряли, не кто хриплый из свиты пел нечто бунтарское про охоту на волков. Потом она за него и замуж вышла.

В последующие годы встре чались, конечно, чаще, но ещё чаще разъезжались. Приедешь куда-нибудь в Одессу или Ялту, увидишь дружественную трубу теплохода «Грузия», устремишься, и тут капитан теб е и говорит:

— А с нами Марина и Володя целую неделю плавали. Вчера сошли в Сухуми.

Прискачешь как-нибудь посреди зимы в Приэльбрусье, а там тебе говорят:

— А мы только вчера Высоцкого проводили. Здорово он у нас тут выступил!

Одна из моих любимых Володиных песенок, кстати, связана с горами, где «голубым сияньем льдов весь склон облит». Как он там поёт?

В тот ден ь шептала мне вода:
Удач — всегда!
А день — какой был день тогда?
Ах, да — среда!

Где-то в середине семидесятых годов мы стали с Высоцким встречаться чаще. Я дал ему прочесть только что написанный «Ожог». Собствен но говоря, он был одним из немногих реальных героев этой книги. Под собственным именем он там гонял по ночной Москве на своей «иномарке» и в подвале пел для джазистов:

Удар! Удар! Е щё удар!
Ещё уд ар и вот
Иван Будкеев (Крас нодар)
проводит апперкот!

Володя на роман тогда что называется «завёлся », оставил у себя один экземпляр опасной рукописи и сказал, что собирается начитать весь текст на плёнку. Насколько я знаю, он это и делал время от време ни, но на весь текст у него времени не хватило.

Читал он мне тогда и отрывки из своей собственной прозы, из рома на «Девочки». Не знаю, насколько он продвинулся в этом деле, времени у него всегда не хватало, да и к писанию прозы он не был приучен. В тех отрывках, что я слышал, описывались московские красотки, подцепляющие «фирму» , то есть иностранцев.

Он был с начала и до конца подлинным на двести процентов москвичом, хитроватым, лукавым уличным парнем, эдаким идеалом задавленной московской мужской вольницы. В кожаной курточке до пояса и кепке набок (его любимая одежда) он походил на тёртый калач, на столичного таксиста, да в общем-то и вся его жизнь порой смахивала на какой-то таксистский городской миф.

В семидесятые глухие годы он на своем могучем «мерседесе-300» каждый год по нескольку раз пересекал то, что на замке, то есть государственную границу СССР. С одной стороны, этому, конечно, способствовало наличие жены в Париже, но с другой стороны (и не в малой степени) , то, что среди миллионов обожателей его песен были не только интеллектуалы, диссиденты, студенты, работяги, бродяги, но и милиция, но и пограничники, и даже чиновники ОВИРа. Даже они считали его «своим» и спускали ему многое, что другим бы не простилось.

в моде) брови.

— Как вы оказались в США, товарищ Высоцкий? Ведь мы вам визу выдавали только для поездки во Францию.

— В США-то? Вы сказали, в США, товарищ генерал! — хитро сощурился актер. — Ах, да, в США, вед мы и в самом деле в США оказались... Ну, так это просто проездом, товарищ генерал.

— Проездом куда? — вспучился генерал.

— Да на Таити же, то есть на тихоокеанскую территорию Франции.

— А на Таити-то что вас занесло? — у стража границы священной от таких слов, как Таити, слегка закружилась голова.

— А у нас там дети, товарищ генерал, — обезоруживающе улыбнулся Володя и не соврал: на Таити действитель но находились тогда Маринины сыновья Игорь и Владимир.

Когда возникла идея альманаха «Метрополь», среди возмож ных авторов было названо и имя Высоцкого. «Метрополь» — это журнал нашей метрополии, то есть Москвы и русской земли, рассуждали зачинщики, на до, чтобы и певец этой земли был среди нас, тем более, что его тексты никто никогда не печатал.

в «Метрополь» и сразу вытащил толстую папку своих текстов — отбирайте ! Он только что вернулся из-за границы и был в тот вечер в очень приподнятом настроении, хотя и не пил ничего, кроме крепчайшего чая.

Его прямо распирали тогда всякие художественные идеи. Вот, если окажемся как-нибудь вместе с тобой «там» (то есть на Западе), давай поставим сногсшибательный фильм, а? Ты на пишешь сценарий, а я срежиссирую и сыграю, а? Или вот есть идея международного русского культурного центра, мы с Шемякой недавно обсуждали...

Как у многих людей его склада, его творческое и физическое состояние напоминало гонку по американским горам — ап энд даун — взлёты и падения. Иногда по сле слишком высокого парения он попадал в настоящие ямы, из которых не без труда выбирался. Ещё в конце шестидесятых годов Вознесенский, помнится, написал стихи о смерти и реанимации Высоцкого.

В Новогоднюю ночь 1980 года нам случилось быть в подмосковном посёлке Пахра. Мы сидели в у зком кругу друзей, а Высоцкий с Мариной пировали на соседней роскошной даче одного кинодраматурга. Там же был и Юрий Трифонов. Часа в два ночи созвонились, и мы отправились к ним воссоединяться. Ну, думаем, гульба там идёт, небу, наверное, жарко! И вдруг видим, человек тридцать красивых гостей молодого и среднего возраста чинно сидят в креслах и в полном молчании смотрят по телевизору новогодний концерт.

— Вот это называется кризисом жанра, — сказал Высоцкий, — настоящий кризис жанра. Давайте, ребята, договоримся — я завтра к Юре (Трифонову) приду с гитарой и для вас попою.

— вдребезги разбил свой мерседес, кажется, уже второй. Что его понесло тогда в Москву? Близкие говорили, что он просто не мог долго сидеть на одном месте.

В разгар антиметропольской кампании, когда начались уже исключения из Союза писателей и всем стало ясно, какая тяжелая махина на нас давит, Володя (к «Метрополю» он имел в общем-то не прямое отношение, карательные акции его не коснулись: должно быть, власти считали, что злокозненные писатели просто затащили невинного певца обманом в свою компанию) вдруг позвонил мне. Произошёл странноватый разговор.

— Ты знаешь, — сказал он весело, — я недавно, будучи в Бухаре, умер. Ну, что там объяснять — рыбой отравился. Хорошо, что со мной друг был, Валера, доктор по профессии. Он мне укол сделал прямо в сердце, и вот я ожил.

Потом добавил ещё веселее:

— Косая прямо ходит по пятам...

— Слушай, я хочу тебе дать тысячу рублей. Почему? Да просто так, ну, просто есть у меня лишняя тысяча, вот и хочу теб е её дать. Ну, просто, чтобы ты не менял свой образ жизни из-за всей этой лажи...

Честно говоря, я очень был растроган, но тысячу не взял. Как ни странно, в деньгах я тогда недостатка не испытывал: почти во всех союзных республиках — видимо, в противовес Москве — издали мои книжки и прислали гонорары.

— Спасибо, Володя, денег не надо, а вот ты лучше приходи к нам, на собрание «Метрополя», публика очень будет рада тебя видеть.

— Приду-приду, — пообещал он.

— зачем втягивать человека в неприятности, ведь за нами тогда очень плотно следили. Впрочем, подумал я, артисты — народ легкомысленный, пообещает и забудет.

«Штаб-квартира» альманаха помещалась в однокомнатной квартирке моей покойной матери Евгении Гинзбург. Когда там собирались все авторы, да ещё и их подруги, возникала атмосфера вагона метро в час пик. В тот вечер настроение у всех было неважное: бонзы Союза писателей по приказу, конечно, соответствующих органов закручивали гайки всё туже, да е щё и гнусные сплетни распускали.

Вдруг вошёл Высоцкий с гитарой и устроил нам маленький концерт. Мы все вдруг ожили, ощутив себя как бы в лучах звезды. Да он и был ведь суперзвездой, и от него в лучшие его творческие часы шёл мощный заряд животворной праны. Он пел тогда и «Волков», и «Баньку», и «Купола в России кроют чистым золотом», и «Джон Ланкастер в одиночку, преимущественно ночью »... и все метропольцы тут расшевелились и загудели.

Сейчас вот в заокеанском отдалении смотрю на снимки этого вечера. Толкучка талантов, и среди них он — хриплый проспиртованный Орфей нашей невесёлой метрополии.