|
О жертвах вообще и об одной — в частности
Когда искусство требует жертв — оно их получает. Когда жертвы начинают требовать искусства — эти требования часто пресекаются уже в зародыше. Правда, жертвой нередко является зритель, который имеет право требовать искусства. Иногда эти требования проявляются в середине действия и очень бурно. Поэтому зрителя по возможности стараются удовлетворить. Но когда жертва — актер, то он — цыц, и не моги требовать.
Сделав такое глубокомысленное философское вступление, перейдем к нашему рассказу уже без боязни быть непонятным.
Был чудесный майский день. И хотя он был будничный — да что там говорить, просто был вторник, обыкновенный вторник, какие бывают один раз в неделю и четыре раза в месяц, — так вот хотя это был будничный день, на душе у актера Владимира Витоль-Таманина было воскресенье. И не только на душе — у него был выходной, свободный от спектакля день. Такие дни бывают очень редко, и к тому же тот день был свободен еще у одного лица — актрисы того же театра Тани Савицкой. Вероятно, поэтому на душе у Витоль-Таманина было воскресенье.
«Наконец-то, думал он, мы будем вместе целый вечер, наконец у меня есть свободное от репетиций и спектаклей время, я успею сказать ей: «Я тебя люблю», и она, быть может, разрешит мне поцеловать ее воздушным поцелуем». Как видите, Владимир был так загружен, что даже не мог сказать Тане эти три самые нежные и приятные в мире слова. Правда, они иногда встречались в театральном буфете, но попробуйте сказать: «Я тебя люблю», когда во рту у вас кусок булки, а в руках недопитая бутылка молока. Это звучало бы как насмешка и, чего доброго, испортило бы сначала аппетит, а потом и взаимоотношения. Несколько раз он провожал Таню домой, но и здесь неудача — Таня жила совсем рядом с театром, так что если бы он здесь начал говорить, то еще «Я» он сказал бы ей, а вот уже «тебя люблю», — вероятно, дворнику, который всегда стоял у ее подъема. И вот сегодня — весь вечер вместе. Одевшись и почти выходя из театра, Витоль-Таманин закрыл глаза и в который раз представил себе предстоящий вечер. У него даже сердце екнуло, спазм сжал горло от жуткого, но приятного ожидания, и он закашлялся, совсем как зритель на спектакле.
— Витоль-Таманин, ты еще здесь? К режиссеру! — Владимира остановили у самого выхода как раз в тот момент, когда у него екнуло сердце. Екнуло, да так и остановилось. (О чем думала в этот момент Таня? Да, наверное, почти о том же.)
«Начались жертвоприношения», — с ужасом подумал Володя. Этого удара он не ожидал, но... работа есть работа, и он, как пьяный, с мировой скорбью во взоре отправился к режиссеру.
Когда искусство начинало требовать жертв, то оно почему-то всегда обращало внимание на Володю, а когда оно раздавало лавры, то не обращало на него никакого внимания. Будто вообще нет такого Витоль-Таманина и он не занят каждый день в массовках.
И вот Володя в кабинете у режиссера, и на лице у него уже не мировая, а космическая скорбь. Искусство в лице главрежа просит жертву подойти поближе и даже предлагает сесть. Это было так необычно, что космическую скорбь заменило вполне космическое удивление и в душу прокралась тень надежды — может быть, сегодня на алтаре искусства сожгут не его. Но... увы — только тень.
— Вы сегодня будете заменять больного актера, — мягко, но отнюдь не просительным тоном сказало ему искусство.
«А как же Таня!» — чуть не сорвалось с языка. Но вместо этого Володя прошептал:
— Кого?
— Что «кого»? И вообще говорите громче — чему вас только учили!
— Кого заменять? — выдавил Володя уже громче, но все также тоскливо.
— Голикова! Да вы не беспокойтесь. Это очень просто — вы будете летать по воздуху на проволоке в одежде злого духа и хватать ангелов. Пойдите порепетируйте, вас там ждут.
«Ну что ж, пойду полетаю», — безучастно подумал Володя, хотя настроение у него было отнюдь не летное.
Он вспомнил, как ухе однажды был в этом кабинете. Тогда — это было очень давно — он еще боролся, просил ролей, эпизодов, чего-нибудь, — в общем, всячески требовал искусства. Но... вспомните, что мы сказали вначале! — просьбы оставались без ответа. «Почему?- недоумевал Володя.- Вроде, все что надо есть: темперамент, голос, вера и к тому же такая заметная, громкая фамилия». И ему было страшно обидно, что она никак не попадает в афиши! И вот тогда-то впервые он был в этом кабинете. Тогда ему не предложили сесть, а просто осведомились:
— В чем дело?
От такого начала Володя чуть-чуть застеснялся. Но только чуть-чуть.
— Я хочу работать, — сказал он таким тоном, что даже «Я есть человек» прозвучало бы менее убедительно.
— Я тоже, — последовал мгновенный ответ.
— Что вы и делаете, — не растерялся Володя.
— Что и вы будете делать в моем возрасте, — ответил режиссер, и Таманин увидел седые волосы, очки и теплые туфли. После этого вопрос «когда?» был уже неуместен, но он ушел из кабинета гордо и, как ему показалось, даже хлопнул дверью. После этого он уже не требовал и стал терпеливо ждать, когда он будет в возрасте, а пока его регулярно снимали в массовках, где его громкая фамилия терялась среди десятков более скромных.
Теперь он уже не хлопнул дверью, а вяло направился к двери.
— Подождите, — вспомнил вдруг режиссер.- Помните, вы когда-то просили работы. Вот вам! Дождались! Там даже есть несколько реплик! Правда, мы их вымарали для первого раза, а в следующий раз — скажете!
«Ну да! — мрачно подумал Володя.- А в следующий раз придет Голиков».
— Ничего не поделаешь, — глядя на скорбящее лицо Володи, посочувствовал режиссер [- искусство требует жертв!]
«Что-то уж очень часто оно их требует», — мысленно отпарировал Володя и вышел.
— Вы сейчас вместо ангела хватали рабочего сцены, но не забудьте, что на спектакле вы хватаете третьего ангела.
— Схвачу! — пообещал Володя и, взглянув на часы, отправился в буфет: домой он уже сходить не успел бы. Позвонил домой Тане и в ответ на «Только что ушла!» со вздохом спросил:
— Передайте, что у Володи сегодня спектакль.
Молоко ему показалось рыбьим жиром, булка горькой, ел он с кислым видом м являл собой довольно [грустную] картину.
И вот спектакль!
Одевшись в злого духа и прицепив за кулисами проволоку к поясу, он подумал: «А, кстати, что сегодня за спектакль?» Но вспомнить не успел.
— Ваш выход, — прошептал помреж, — вылетайте скорее!
«Хорош выход», — подумал он и полетел.
Минут через пять начали вылетать ангелы. Володя хотел схватить третьего, но этого не получилось, и он погнался за четвертым, чтобы хоть его схватить. Изловчился и поймал, но в это время, к его крайней досаде, за другую руку ангела схватил совсем посторонний злой дух.
Володя потянул к себе, злой дух к себе. Володя сильн[ее], злой дух тоже.
— Это мой ангел, — услышал он злобный сценический шепот.- Отпустите.
«А может, действительно его?» — Но перспектива остаться без ангела испугала его, и он еще сильнее потянул ангела.
— Да вы же меня разорвете, — совсем тихо пролепетал ангел. Что-то очень знакомое послышалось ему в этом голосе!
— Таня! — закричал он на весь театр.- Таня! — И вырвав ангела из рук постороннего злого духа, он улетел с нею за кулисы.
— Кто это сказал? Кто это сказал? — пронеслось по зрительному залу совсем не сценическим шепотом.
— Так ее зовут Людмила — при чем тут Таня! — возразило сразу несколько голосов.
— Так, может, это другая!
— Ага! Значит, он не Людмилу, а Таню любит! Понятно!
— Ничего не понятно! — возмутились знающие пьесу.- Он ее ищет, и потом, он однолюб, не то что некоторые.
А в это время за кулисами Витоль-Таманин, вися на проволоке и крепко держа Таню, быстро, задыхаясь, говорит:
— Таня! Я вам звонил! Я так жалел, что пропал вечер! Я так хотел вам сказать, что я вас люблю, но [в] это время искусство потребовало очередной жертвы, и это, как всегда, оказался я! Но вы-то почему здесь? Я так поражен! Вы как снег на голову, вернее, как ангел с неба! Я вас люблю!
И также, вися на проволоке, с радостно забившимся сердцем ангел говорит:
— Видимо, искусству оказалось мало одной жертвы — второй была я. Но я все равно так рада, так...
головой, чмокает языком и вообще переживает (будто представляет себе картину «Жертвы фашизма», и завтра Володю и Таню по меньшей мере сварят в масле).
Да! Завтра будет скандал. Еще бы — публика в течение трех часов следила, как Руслан любит Людмилу, и вдруг под занавес выясняется, что он ее вовсе не любит и разыскивает не ее, а какую-то Таню.
Но о том, что будет завтра, мы не будем говорить. Сегодня Володя Витоль-Таманин и Таня Савицкая счастливы. Они быстро одеваются и всю ночь напролет бродят по чудесной майской Москве, тесно прижавшись друг к другу. Теперь им, наверное, уже легче будет [дожидаться] того возраста, когда актеры начинают работать, и теперь им не отрешен тот момент, когда искусство снова потр[ебует жертв].
Составитель С. Жильцов. Тула: «Тулица», 1993
|