{Пуск} — ГОРСКИЙ: Твои стихи нигде не публикуют, не издают. Чем мотивируют это? И мотивируют ли вообще? — ВЫСОЦКИЙ: Мотивация началась с верхней ноты «до»: «Он — враг»...
Г.: Чей враг? Народа? Государства? Классовый? Идейный?
В.: Говорили «враг», не уточняя.
Г.: А я уточню: ты — враг сам себе.
В.: Серьезно?.. Ты — вот совпадение! — тоже так считаешь?.. Знаешь, я считаю, что «язык мой — враг мой!» Но не в привычном поговорочном смысле...
Г.: А в каком?
В.: Много лет не те жопы лизал. Вот поэтому, наверное, я кому-то и ворог. Старик, хочешь анекдот про язык?
Г.: Спрашиваешь!
В.: Приходит Ливанов (Б.Н. Ливанов — актер МХАТа, народный артист CCCР. — В.Г.) весь взбудораженный: «Немировичу-Данченко операцию сделали!» — «Что такое?» — «Ему язык из задницы вырезали...» — «Вы не знаете — чей?» — «Чей же еще: актера Заостровского (непризнанного гения, который постоянно лизал Немировичу жопу)».
Г.: Яснее не стало. Может быть, ты, Вов, кому-то подложил свинью?
В.: Допускаю. Как всякий человек, я не только пассивно аккумулирую враждебные чувства, но зачастую излучаю злую энергию в ответ. Запросто могу что-нибудь ляпнуть, когда меня достанут.
Г.: Что заставляет тебя писать «в стол»?
В.: Моя безответственность и полное отсутствие надежды на публикации при жизни. Всю жизнь обольщаться надеждой, что тебя напечатают, издадут те, чья профессия табу, вето... Как тут не страдать усталостью надежд? Сначала я жил надеждой, потом — надежда стала жить мной. Надежда поддерживает человека. Впоследствии ее заменяет костыль или поводырь...
Г.: Скажи мнe, что за фрукт поэт?.. Ибо должен тебе признаться, что мне давно хочется разобраться в этом сорте людей, которые называются певцами.
В.: поэтическая музыка, что способна покорить душу и воображение. Например...
Г.: Вов, оставь примеры, дабы не рассердить тех, кто заслужил лишь молчание.
В.: Ты прав: нет на свете более амбициозного человека, чем бездарный поэт.
Г.: Ты бы мог не петь?
В.: Это выше моих сил.
Г.: Почему?
В.: Потому что... Я без околичностей... Потому что угораздило мое ничтожество родиться еще с одним изъяном — как только возьму в руки гитару, так горланить охота... (Берет гитару, садится, как индийский гуру, скрестив ноги, — поза, изученная по индийским фильмам.)
Г.: У тебя врожденный рефлекс, что ли?
В.: Он самый. Как Павлов говорил: когда гром гремит, бык ссыт... (Играет и напевает без слов.)
Г.: А ты не бери в руки гитару и тогда избавишься от инстинкта быка.
В.: Резонно. Но пение — понимаешь? — доставляет мне еще и удовольствие. Скажи ты мне (только не мели вздора): много ли у человека в жизни удовольствий?
Г.: Надо посчитать... (Пауза.)
В.: Считай — не считай, больше трех цветков не насчитаешь, во всяком случае — я насчитал три (с явным наслаждением выговаривает слова, растягивая их, будто эспандер): удовольствие петь, удовольствие пить и высшая степень удовольствия — это оргазм. (Играет и напевает без слов.)
Г.: Какая песня становится популярной?
В.: существуют флюиды-вопросы, излучаемые автором-исполнителем и флюиды- ответы, — публикой. И если нет этой взаимосвязи, ничего не получится. Хотя я не могу пожаловаться, что мне не хватает активного содействия слушателей во время моих выступлений, иногда даже ведущего...
Г.: Что ты имеешь в виду?
В.: (кладет гитару). Со мной бывало, что до выхода на сцену я не могу настроиться. Но стоит мне увидеть лица слушателей, предварительно подготовившихся в отличие от меня, или же услышать аплодисменты в аванс, я уже чувствую себя готовым: флюиды начинают действовать и... — честное слово! — в таких случаях у меня все в порядке! Для меня наша публика великолепный «соавтор»: она умеет помогать, вдохновлять, открыто демонстрировать без всякого снобизма свою сопричастность исполнителю. Поэтому я всегда рад, когда получаю ее признание. (Вскакивает и обратно плюхается.)
Г.: Что с тобой?
В.: Ноги занемели. (Щиплет, затем разминает их.)
Г.: Вот ты сочиняешь стихи, а у тебя есть хоть одно стихотворение, под которым не стыдно было бы подписаться Шекспиру?
В.: (без ложной скромности). Даже два: «Мой Гамлет» и «Люблю тебя сейчас», посвященное Марине.
Г.: Нередко высокая самооценка делает поэта очень слабым и падким на лесть окружающих. А тебя?
В.: Меня беспокоит, когда я замечаю у себя такие блуждающие атомы... Знаю, какой это наркотик — самообольщение...
Г.: Ну, это — психологический наркотик, а наркотические препараты тебе знакомы?
В.: В основное допинги, стимулирующие творчество.
Г.: А лекарственной зависимости не боишься?
В.: Не боюсь — потому что я уже «на игле сижу» и в запойном бреду, от строчки к строчке к могиле бреду.
Г.: Ты... ты шутишь?!
В.: Что же ты тогда не смеешься? Мм?
Г.: Вот увидишь — это не кончится для тебя добром!
В.: Да, уж лучше такого не видеть.
Г.: Какое место ты себе отводишь в авторской песне?
В.:
Г.: Ты — польщу тебе — своеобразный «дуайен» авторской песни...
В.: (говорит одновременно со мной). Только не надо льстить и путать меня с Окуджавой или Галичем (царство небесное, вечная ему память!). Никакой я не старейшина авторской песни — что преувеличивать-то! Я — это я. И не нуждаюсь в служебном повышении...
Г.: Тогда понижу до второго... третьего... дальше считать? Пожалуйста: до четвертого... пятого...
В.: Брось, Гадик, маяться! Я так же не хочу, чтобы меня тащили вверх, как не хочу (даже меньше хочу), чтобы мои собутыльники тянули меня вниз. Мне тут понравилось высказывание этого... Как его? …Ну, в общем, одного мудака о том, что на него большое впечатление произвело гордое умение Энгельса быть вторым. Вот в чем вопрос: умеем ли мы быть вторыми, третьими, четвертыми, даже последними? Ибо мир авторской песни — непрерывный водоворот, в котором местами можно меняться постоянно. Важно, каков общий дебит свежей воды в этом водовороте и какова его действенная сила.
Г.: О дебете я имею слабое представление, а о дебите — никакого. Что за штука такая?
В.: (пожимает плечами, удивляясь моему невежеству). Количество воды, вот это что!.. Ты удивлен, что я так рассуждаю, но мне сорок лет...
Г.: Уже или только?
В.: Уже сорок…
{Стоп}
«Луи Армстронг еврейского розлива»
(Филерская запись разговоров Высоцкого)
К публикатору и к читателю
Похвастать, что я входил в «обойму» закадычных друзей «Луи Армстронга еврейского розлива» — не могу. Мы просто иногда встречались и, что греха таить, перекидывались и прикладывались. Поэтому мои записи наших с Высоцким разговоров — это… как бы получше выразиться?.. записи сокартежника, собутыльника и соанекдотиста, а еще точнее, еще чистосердечнее — соглядатая. Филерские звукозаписи — особый жанр, со своими законами, эстетикой и профессиональными приемами. Сохранена ли здесь «чистота жанра»? Лишь отчасти. О том, что я «пишу» Высоцкого, кроме пары заинтересованных лиц из КГБ знал и еще один человек: сам — сам! — Владимир. Без малого 10 лет продолжались наши отрывочные разговоры, в которые вносила неожиданные и совсем неоправданные знаки препинания Лубянка. Шут с ней — если бы только Высоцкому с самого начала не пришлась по вкусу такая пунктуация. Ох уж эта вечная поэтическая склонность к неправильному употреблению знаков!
Как я, собственно, вышел на Высоцкого? А вот как — стараниями поводырей из «культурного» управления КГБ, которые в свое время воспользовались моей врожденной глупостью, увлеченностью кино, театром, бардовской песней и неуемным желанием встретиться с Высоцким все равно каким путем. Меня снабдили «легендой», импортным диктофоном, и я («вкупе и влюбе» с Владимиром) стал записывать разговоры. Я почти наизусть знаю содержание кассет, уж на что на что, а на диалоги у меня всегда была профессиональная память. Но к шестидесятилетию со дня рождения Высоцкого я вознамерился переписать их (чтобы отреставрировать собственное прошлое), да где там перепишешь: в КГБ не то размагнитили пленки, не то — что менее вероятно — их (аудиодоказательства!) потеряли или, что уже совсем невероятно, похитили! Я доволен тем, что в свое время у меня хватало ума производить стенографическую запись текста этих кассет в обычные школьные тетради, которых накопилось аж на целую книгу! (Узнай об этом на Лубянке — не миновать мне было бед.) Поэтому я задался целью — с помощью обветшалых тетрадей и собственной памяти тщательно, как в палеонтологии, восстановить кость за костью (читай: знак за знаком, букву за буквой, слово за словом, строчку за строчкой) художнический остов Высоцкого.
Всякий — даже поверхностный — читатель легко заметит, что мышление Высоцкого сплошь диалогично — эта диалогичность создавала трудности при обработке и подготовке текстов к публикации. Записанные в тетради разговоры скрупулезно «монтировались» и редактировались. Дешифровка стенографической записи привела меня к уверенности, что можно ограничиться только самыми необходимыми и немногочисленными «вырезками» из текста; в большинстве случаев они обуславливаются излишней «крутизной» слова: Высоцкий, как истинный русский мужик, не любил церемониться.
В разговорах не только сказывается поэтический и актерский талант Высоцкого, но и его склонность к юмору (хотя, как это ни парадоксально, в 1962 году он был «выгнан с волчьим билетом» из московского Театра миниатюр «за отсутствие всякого присутствия чувства юмора»). Смеялся он буквально над всем и вся, и над собой в придачу, во всяком случае при мне: «что ни слово, то ночной горшок, и отнюдь не пустой...». Даже на смертном одре — на оттоманке, которая тогда стояла в большой комнате «трехкомнатной камеры» на Малой Грузинской — Высоцкий не утратил чувства юмора. Свое предсмертное желание он сформулировал так: «Когда я откину копыта, закажите мне приличный деревянный кустюм и проследите, чтобы человек, скроивший и сшивший его, не руководствовался девизом олимпийца: главное — не результат, а участие». (Слова эти записаны скрытым дистанционным записывающим устройством. Закладку «жучка» в доме сделал отец Высоцкого. Об этом мне рассказали в КГБ.) А на вопрос, каким ему хотелось бы остаться в памяти, ответил: «Живым, натурально! В противном случае мне придется сыграть роль трупа». Тут нет присущего говорящим для публики нарциссизма и желания выразиться поумней и посмешней: это частные разговоры. Не знаю, насколько мне удалось восстановить образ мыслей Владимира Высоцкого — не мне судить; но я уже удовлетворен тем, что он тесно пообщался со мной (или я — с ним?) в моих записях…
и по совместительству филер
Печатается с оригинала: Журнал «Урал», №8 за