{Пуск} — ГОРСКИЙ: (вытаскиваю колоду карт). Может, Вова, перекинемся? Как насчет подкидного дурака? — ВЫСОЦКИЙ: Есть горячий, только что с пылу, с жару анекдот: в парке на скамейке мужик играет со своей собакой в покер. «Какой у вас умный пес!» — восхищается прохожий. «Еще не совсем: когда ему приходит хорошая карта, он усиленно начинает вилять хвостом...»
Г.: Не могу удержаться от ответного анекдота: муж утром пришел домой. Жена: «Ну и что ты в свое оправдание скажешь?» — «Понимаешь, дорогая, шел я после работы домой и встретил такую красивую женщину, что не мог устоять, познакомился с ней и остался у нее ночевать». — «Врешь, паразит, опять со своими хмырями в преферанс играл!»
В.: Хмырь! Давай вместо дурака распишем пульку?
Г.: На этот раз я пас. Сегодня мне меньше всего хочется проигрывать деньги.
В.: Чтобы ты знал: во-первых, из всех игроков не проигрывают только музыканты; во-вторых — настоящего игрока можно узнать по проигрышу, а не по выигрышу!
Г.: Сомневаюсь, что это так, и поэтому я пас.
В.: Не козу же на самом деле проиграешь. Ну, в худшем случае ты сможешь проиграть, вернее, потерять лишь свою poжу.
Г.: (чуть ли не в сердцах). Христа ради не упоминай о моей физиономии! В прошлый раз мало того, что ты меня обкартежил, еще и растворожил мне рожу, как ты изволишь выражаться.
В.: Почему бы тебе не приобрести для кинга хоккейную вратарскую харю?
Г.: Достаточно и собственной маски... Каждый раз за столом я вспоминаю фразу Достоевского: «Если бы русские писатели не играли в карты, то не было бы русской литературы». Долги, бедненьких, вынуждали писать. А что тебя заставляет играть в картишки?
В.: Я играю для самовыражения...
Г.: Умри, Денис, лучше не скажешь.
В.: ...Даже если я не вполне уверен, что играю именно поэтому, такая формулировка меня раззадоривает.
Г.:
В.: Да, черви.
Г.: Почему ты играешь не фишками, как это принято, а с настоящими деньгами — как заправский карточный игрок?
В.: Приятно ведь чувствовать себя матерым игроком, но согласись, еще приятнее выигрывать деньги.
Г.: Ты радуешься, как дитя, любому выигрышу и потом ведешь сокартежников в кабак и угощаешь... Я заметил (разве я могу не заметить человека с деньгами!): ты платишь суммы, в два раза превышающие выигрыш. Уж не говоря о проигрышах. Как ты умудряешься проигрывать, когда без всякого преувеличения могу утверждать, что ты — абсолютный чемпион страны по сдаче карт?
В.: Ну, ты загнул.
Г.: Нисколько: то, что ты вытворяешь под пристальными взглядами игроков, не поддается описанию. Твоим ловким пальцам мог бы позавидовать любой профессиональный шулер или иллюзионист.
В.: На шулера я не тяну: для этого нужно иметь очень твердый характер и к тому же говенный. А я — люди говорят — добрый.
Г.: Что ты обычно говоришь противникам азартных игр, которые талдычат, что карты будто бы разжигают порочные страсти?
В.: Что говорю?.. (Пауза.) Карточная игра едва ли не самая непорочная страсть — ведь карты — это всего лишь эфемерный обман чувств. Они, в сущности говоря, лишь театральное действо, ибо когда на карту поставлено несколько целковых, мы только играем в волнение — но пока обман чувств сохраняется, мы так же волнуемся, как те, чья ставка — престол и кормило государства. Это — своего рода воображаемое сражение: много шума и ожесточенных схваток и мало кровопролития; мощные средства, не соответствующие ничтожной цели; все это столь же занятно, но гораздо менее вредно, чем более серьезные игры в человеческой жизни, которые люди разыгрывают, не считая их серьезными.
Г.: При всем моем уважении к твоим взглядам на этот счет, я все-таки нахожу, что в моей жизни бывали минуты, когда мне было приятно играть не на деньги. Когда, к примеру, я пребываю в плохом настроении или еду в купе поезда, я ради забавы играю в дурака.
В.: Надо думать: у тебя сегодня говенное настроение — если ты меня подбиваешь играть в дурака.
Г.: Не угадал. Просто после отпуска я так некредитоспособен, что даже собаки задирают на меня лапу.
В.: Ты мне сейчас напоминаешь жида на таможне, улетающего в Израиль.
Г.: Жида? А чем отличаются улетающие жиды от неулетающих?
В.: Откровенно говоря, на таможне они только прикидываются жидами, а при основательном встряхивании превращаются в рог изобилия.
Г.: (Выворачиваю карманы.) У меня в кармане вошь на аркане да блоха на цепи!
В.: Ты толсто намекаешь на мой должок?
Г.: Вов! Что ты, как ты мог подумать! Своими необоснованными подозрениями сбил меня с мысли. Э-э… (Морщу лоб, как бы выражая: чего это я хотел спросить?) Нет, не стоит... хотя нет. Подожди. Ведь мы с тобой давно играем в карты — да?
В.: Что-то около шести лет...
Г.: Сколько годиков играем, и совсем не знаю я тебя... Говорят: когда с человеком играешь в карты, то он весь перед тобой, как на ладони. Уже то, как он берет или сдает карты, кое-что говорит… А когда он проигрывает или выигрывает — это уже что-то похожее на психоанализ. Но это, по-видимому, не всегда так. Как тебе известно: нет правил, из которых не было бы исключений. Тебя я не раскусил.
В.: Что еще ты от меня хочешь узнать?
Г.: Всякое картежники болтают. Скажи уж сам: ты играл на женщин?
В.: Так и быть, расколюсь: играл один-единственный раз. Правда в большом подпитии на одном дне рождения. Все пришли со своими и чужими женами, а я почему-то без бабы — с гитарой. Ну, новорожденный — редкая скотина! — видя такое дело, любезно предложил мне вытянуть карту, чтобы решить вопрос о том, кто будет банкометом. «Ты все понял — да? — тихо спросил он. — Мы играем на мою жену. Половину ставлю я, половину ты». И я подумал: гитарой его легонько стукнуть, что ли? А сам сказал: «Чё мелочиться, может, сразу разыграем ее целиком, то есть играем ва-банк?» — «Хорошо: играем ва-банк и моя баба достанется одному из нас». Тогда я еще не знал о его способности вытаскивать именно ту карту, какую нужно. Разумеется, я проиграл.
{Стоп}
«Луи Армстронг еврейского розлива»
(Филерская запись разговоров Высоцкого)
К публикатору и к читателю
Похвастать, что я входил в «обойму» закадычных друзей «Луи Армстронга еврейского розлива» (эту кличку дали Высоцкому в КГБ. — В. Г.) и соанекдотиста, а еще точнее, еще чистосердечнее — соглядатая. Филерские звукозаписи — особый жанр, со своими законами, эстетикой и профессиональными приемами. Сохранена ли здесь «чистота жанра»? Лишь отчасти. О том, что я «пишу» Высоцкого, кроме пары заинтересованных лиц из КГБ знал и еще один человек: сам — сам! — Владимир. Без малого 10 лет продолжались наши отрывочные разговоры, в которые вносила неожиданные и совсем неоправданные знаки препинания Лубянка. Шут с ней — если бы только Высоцкому с самого начала не пришлась по вкусу такая пунктуация. Ох уж эта вечная поэтическая склонность к неправильному употреблению знаков!
Как я, собственно, вышел на Высоцкого? А вот как — стараниями поводырей из «культурного» управления КГБ, которые в свое время воспользовались моей врожденной глупостью, увлеченностью кино, театром, бардовской песней и неуемным желанием встретиться с Высоцким все равно каким путем. Меня снабдили «легендой», импортным диктофоном, и я («вкупе и влюбе» с Владимиром) стал записывать разговоры. Я почти наизусть знаю содержание кассет, уж на что на что, а на диалоги у меня всегда была профессиональная память. Но к шестидесятилетию со дня рождения Высоцкого я вознамерился переписать их (чтобы отреставрировать собственное прошлое), да где там перепишешь: в КГБ не то размагнитили пленки, не то — что менее вероятно — их (аудиодоказательства!) потеряли или, что уже совсем невероятно, похитили! Я доволен тем, что в свое время у меня хватало ума производить стенографическую запись текста этих кассет в обычные школьные тетради, которых накопилось аж на целую книгу! (Узнай об этом на Лубянке — не миновать мне было бед.) Поэтому я задался целью — с помощью обветшалых тетрадей и собственной памяти тщательно, как в палеонтологии, восстановить кость за костью художнический остов Высоцкого.
Всякий — даже поверхностный — читатель легко заметит, что мышление Высоцкого сплошь диалогично — эта диалогичность создавала трудности при обработке и подготовке текстов к публикации. Записанные в тетради разговоры скрупулезно «монтировались» и редактировались. Дешифровка стенографической записи привела меня к уверенности, что можно ограничиться только самыми необходимыми и немногочисленными «вырезками» из текста; в большинстве случаев они обуславливаются излишней «крутизной» слова: Высоцкий, как истинный русский мужик, не любил церемониться.
В разговорах не только сказывается поэтический и актерский талант Высоцкого, но и его склонность к юмору (хотя, как это ни парадоксально, в 1962 году он был «выгнан с волчьим билетом» из московского Театра миниатюр «за отсутствие всякого присутствия чувства юмора») в большой комнате «трехкомнатной камеры» на Малой Грузинской — Высоцкий не утратил чувства юмора. Свое предсмертное желание он сформулировал так: «Когда я откину копыта, закажите мне приличный деревянный кустюм и проследите, чтобы человек, скроивший и сшивший его, не руководствовался девизом олимпийца: главное — не результат, а участие». (Слова эти записаны скрытым дистанционным записывающим устройством. Закладку «жучка» в доме сделал отец Высоцкого. Об этом мне рассказали в КГБ.) А на вопрос, каким ему хотелось бы остаться в памяти, ответил: «Живым, натурально! В противном случае мне придется сыграть роль трупа». Тут нет присущего говорящим для публики нарциссизма и желания выразиться поумней и посмешней: это частные разговоры. Не знаю, насколько мне удалось восстановить образ мыслей Владимира Высоцкого — не мне судить; но я уже удовлетворен тем, что он тесно пообщался со мной (или я — с ним?) в моих записях…
экс-редактор художественных фильмов
и по совместительству филер
Печатается с оригинала: Журнал «Урал», №8 за