Инвалид пятой группы («Луи Армстронг еврейского розлива», кассета 4)

{Пуск}ГОРСКИЙ: Володя, что ты скажешь о самой короткой музыкальной рецензии Бернарда Шоу: «Вчера вечером г-н Хелл дал концерт в Карнеги-холле. На хрена?» — ВЫСОЦКИЙ: Я тебе так скажу: тот, кто любит себя в искусстве, не должен иметь ничего общего с ним. Нельзя сцену превращать в бордель. Шоу лаконично выразил эту мысль. Или как поет Тина Тернер: «Откажись, если тебя примут за другого!» К слову, недавно мне — не буду искать иных примеров — предложили сыграть в одном фильме. Но я прочитал сценарий и понял: это не для меня. Вот и выходит: меня не за того приняли... ошиблись.

Г.: Вот почему ты отказался от предложения израилитов сниматься в тамошней киностудии.

В.: Вовсе нет, страха ради иудейска — вдруг обратно меня не пустят или, чего доброго, отдадут под суд.

Г.: За что?

В.: Как за что?! Во даешь! (Декламирует «гарик») : За все на еврея найдется судья — За живость, за, ум, за сутулость — За то, что еврейка стреляла в вождя — За то, что она промахнулась.

Г.: (с наивностью, достойной трехгодовалого младенца). Но ведь за это нельзя сажать.

В.: По-твоему, надо начинать с более мягких наказаний?

Г.: Может быть, я как-нибудь не так выразился. Но не хочешь ли ты сказать, что в Советском Союзе, как и в фашистской Германии, есть проявления далеко не юдофильские? (Вопрос из вопросника, которым меня снабдил КГБ.)

В.: Если тебе одного «да» мало, то вот: в кашей стране есть эмоциональный, бытовой и госантисемитизм (со мной коммунисты, конечно, не согласятся). Он — если разобраться — был всегда, сколько живут евреи в Расее... Собственно, что я тебе объясняю — ты же все это знаешь?

Г.: «Я знаю, что ничего не знаю».

В.: Постарайся, чтобы другие не узнали об этом.

Г.: Ты не уходи от ответа.

В.: Старик, потом, как-нибудь истратим все патроны...

Г.:

В.: Всегда надо знать, когда спустить щекотливую тему на тормозах...

Г.: Э-э, так дело не пойдет! Заикнулся — говори.

В.: Ты прямо как шахматист: взялся — ходи.

Г.: Скорее как грузин: дотронулся — жэнись, в противном случае тэбя, дарагой, зарэжу, как овца, — да?

В.: Хорошо, резчик, я расскажу, но — заметь! — исключительно под страхом смерти... Если хочешь знать конкретно о «Комеди ля Таганке», то Боже сохрани (момент истины. — В.Г.): никаких проявлений антисемитизма нет и быть не может. Театр-то еврейский, в котором актеры даже не помышляют податься на землю обетованную. Играют с энтузиазмом и вдохновением, а зрительный зал заполняют отнюдь не приведенные строем солдаты, школьники и ремесленники.

Г.: А в других московских театрах наблюдается некоторое юдофобство?

В.: Мужеложство — да. А вот юдофобство... (Пауза.) Мне кажется, все нормально, все путем, все на пути к коммунизму. Если и проявляется антисемитизм, то именно государственный. Два-три раза в году. Вот — для примера — в прошлом (1976. — В.Г.) году всем евреям, задействованным в спектакле «Гамлет» (шестнадцать человек. — В.Г.), чуть было не зарубили поездку в Югославию на юбилейный Белградский интернациональный фестиваль. И зарубили бы — если бы не Любимов. Он нас — жидов пархатых — отстоял в Минкульте. И мы все — и я в том числе — упорхали в Белград. А там мне присудили Гран-при за главную роль. Позже нам во Франции за «Гамлета» всучили аж высшую премию французской критики за лучший иностранный спектакль года.

Г.: Как будто ты наградами хвастаешься?

В.: Если бы лимит материальных премий равнялся возможностям моральных поощрений… Когда нам вручали высшую награду, меня обозвали «еврейско-русским Гамлетом». Ты не лыбься, не лыбься — я счел это вполне естественным. А вот похвала по адресу моего актерского мастерства не на шутку меня взволновала. «Что ж тут особенного, — думал я, — прокричал роль, порвал струны и нервы, поломал штык...» Я физически ощущал прилив уверенности в себе, потому что в Париже, Марселе и Лионе обо мне много писали. И даже Хоссейн (Оссеин Робер — известный французский актер, режиссер театра и кино, первый муж Марины Влади. — В.Г.) написал! Господи, да мы с Маринкой и думать не могли, чтобы его пригласить на спектакли, а он сам пришел и написал обо мне. Читать не стану — сам прочтешь, если знаешь французский, — существует же в конце концов скромность.

Г.: Потом «Гамлета» считали живительным глотком для советского театра.

В.: Это верно. Может быть, целый ряд престижных премий полезен для Расеи тем, что обнажал рану. Именно успех «Гамлета» заставил многих театральных головорезов посмотреть правде в глаза и задуматься над проблемами театра, его болезнью...

Г.: Болезнью?

В.: Я не врач, я один из страдающих.

Г.:

В.: Мешают ли мне еврейские крови?.. (Задумчиво рассматривает свои пальцы на левой руке.) Ты знаешь... (Откусывает заусеницу.) …Знаешь, в последнее время я стал задумываться: кто я? И вот в такие моменты всегда ловлю себя на мысли, что ничего нового не придумаю. Остается только воспроизвести написанное (жаль, что не мной!): «Я — русский. По рождению, по языку, по культуре, по литературным пристрастиям, по друзьям, по любви, по впаянности в родную землю, по всему, что создает человеческую душу. Но пока на земле остается хоть один антисемит, я — еврей!»

Г.: Слушай: мне порой кажется, что вы — евреи — иногда все-таки перебарщиваете на счет своих трудностей. Получается как в репортаже Николая Озерова: «Трудно, очень трудно нашим ребятам». Как будто «их» ребятам легче.

В.: Что тебе сказать?.. (Пауза.) Конечно, говна вокруг хватает. И в быту и в печати. Евреям не дают нормально жить холуи деспотизма. А другим — р-разве дают? Два десятка народностей загнали в вечную ссылку — им легче?! Как-то — это было летом — я гостил у одного знакомого в Сибири (поселок Хомолхо Бодайбинского района Иркутской области. — В.Г.)... Ну, знакомый — это не то слово... друг Вадим (В.И. Туманов — золотодобытчик и экс-политзек. — В.Г.). У него я познакомился с мужиком старше меня года на два-три, по имени, помнится, Алексей, автоним Адольф. Прежде он был такой же москвич, как и я. Но с начала войны существовал в Сибири, причем помещен был туда бессрочно, то есть пожизненно. Его преступление перед отечеством было велико и непрощаемо: он — хуже некуда! — паспортный немец с именем, ненавистным всему миру. На каждом шагу его спрашивают, почему его назвали Адольфом, а некоторые ублюдки при этом подъе…..т: «Уж не в честь ли Гитлера?» И что обидно, слова немецкого бедолага не знает, и по духу, по укладу жизни, по обычаям — простой русский мужик. Но никакой надежды на освобождение нет: имя и пять букв в пятой графе «волчьего билета» определяют его судьбу вплоть до погоста.

Г.: Мы все как-то о минусах пятой графы болтаем...

В.: Конечно, есть плюсы! Любая дискриминация принуждает думать. И чем она несправедливей, тем честнее, свободнее и глубже мысль. Да, диктат ограничивает. Но ведь и раскрепощает! Словом, в Совейском Союзе (именно так. Смысл слова «совейский» Высоцкий объяснял, во всяком случае, мне — так: «Все и вся совеет от беспробудного пьянства и усталости». — В.Г.) быть «инвалидом пятой группы» почетно. Могут иногда и врезать по сопатке. Но, с другой стороны, ты не плебей, ты — еврей.

{Стоп}

***

К 20-летию со дня смерти В.С. Высоцкого

Вадим ГОРСКИЙ

«Луи Армстронг еврейского розлива»

К публикатору и к читателю

Похвастать, что я входил в «обойму» закадычных друзей «Луи Армстронга еврейского розлива»  — не могу. Мы просто иногда встречались и, что греха таить, перекидывались и прикладывались. Поэтому мои записи наших с Высоцким разговоров — это… как бы получше выразиться?.. записи сокартежника, собутыльника и соанекдотиста, а еще точнее, еще чистосердечнее — соглядатая. Филерские звукозаписи — особый жанр, со своими законами, эстетикой и профессиональными приемами. Сохранена ли здесь «чистота жанра»? Лишь отчасти. О том, что я «пишу» Высоцкого, кроме пары заинтересованных лиц из КГБ знал и еще один человек: сам — сам! — Владимир. Без малого 10 лет продолжались наши отрывочные разговоры, в которые вносила неожиданные и совсем неоправданные знаки препинания Лубянка. Шут с ней — если бы только Высоцкому с самого начала не пришлась по вкусу такая пунктуация. Ох уж эта вечная поэтическая склонность к неправильному употреблению знаков!

Как я, собственно, вышел на Высоцкого? А вот как — стараниями поводырей из «культурного» управления КГБ, которые в свое время воспользовались моей врожденной глупостью, увлеченностью кино, театром, бардовской песней и неуемным желанием встретиться с Высоцким все равно каким путем. Меня снабдили «легендой», импортным диктофоном, и я («вкупе и влюбе» с Владимиром) стал записывать разговоры. Я почти наизусть знаю содержание кассет, уж на что на что, а на диалоги у меня всегда была профессиональная память. Но к шестидесятилетию со дня рождения Высоцкого я вознамерился переписать их , да где там перепишешь: в КГБ не то размагнитили пленки, не то — что менее вероятно — их (аудиодоказательства!) потеряли или, что уже совсем невероятно, похитили! Я доволен тем, что в свое время у меня хватало ума производить стенографическую запись текста этих кассет в обычные школьные тетради, которых накопилось аж на целую книгу! (Узнай об этом на Лубянке — не миновать мне было бед.) (читай: знак за знаком, букву за буквой, слово за словом, строчку за строчкой) художнический остов Высоцкого.

Всякий — даже поверхностный — читатель легко заметит, что мышление Высоцкого сплошь диалогично — эта диалогичность создавала трудности при обработке и подготовке текстов к публикации. Записанные в тетради разговоры скрупулезно «монтировались» и редактировались. Дешифровка стенографической записи привела меня к уверенности, что можно ограничиться только самыми необходимыми и немногочисленными «вырезками» из текста; в большинстве случаев они обуславливаются излишней «крутизной» слова: Высоцкий, как истинный русский мужик, не любил церемониться.

В разговорах не только сказывается поэтический и актерский талант Высоцкого, но и его склонность к юмору . Смеялся он буквально над всем и вся, и над собой в придачу, во всяком случае при мне: «что ни слово, то ночной горшок, и отнюдь не пустой...». Даже на смертном одре — на оттоманке, которая тогда стояла в большой комнате «трехкомнатной камеры» на Малой Грузинской — Высоцкий не утратил чувства юмора. Свое предсмертное желание он сформулировал так: «Когда я откину копыта, закажите мне приличный деревянный кустюм и проследите, чтобы человек, скроивший и сшивший его, не руководствовался девизом олимпийца: главное — не результат, а участие». (Слова эти записаны скрытым дистанционным записывающим устройством. Закладку «жучка» в доме сделал отец Высоцкого. Об этом мне рассказали в КГБ.) А на вопрос, каким ему хотелось бы остаться в памяти, ответил: «Живым, натурально! В противном случае мне придется сыграть роль трупа». Тут нет присущего говорящим для публики нарциссизма и желания выразиться поумней и посмешней: это частные разговоры. Не знаю, насколько мне удалось восстановить образ мыслей Владимира Высоцкого — не мне судить; но я уже удовлетворен тем, что он тесно пообщался со мной (или я — с ним?)

экс-редактор художественных фильмов

и по совместительству филер

Печатается с оригинала: Журнал «Урал», №8 за

1979
Раздел сайта: