Экспрессия или экспрессионизм?
В стремлении осмыслить своеобразие и значение творчества Владимира Высоцкого во взаимосвязи с одним из наиболее влиятельных художественных движений XX века — экспрессионизмом — есть и новизна, и внутренняя обусловленность. Кроме того, несомненно плодотворен поиск терминологического соответствия между общими категориями и явлением, практически современным исследователю, с еще не вполне устоявшимися характеристиками.
Известно, что экспрессионизм сформировался в начале XX века как искусство немецкое, имевшее параллели в ряде европейских культур. На русской почве он не получил достаточно цельного программно-теоретического воплощения, но его тематические и стилеобразующие признаки отмечались в творчестве отдельных писателей на разных этапах их эволюции, порою в единичных произведениях. Оставаясь по преимуществу немецким, экспрессионизм в противовес натурализму и эстетизму утверждает идею прямого эмоционального воздействия, подчеркнутой субъективности творческого акта, повышенной аффектации, сгущения грубых физиологических и эротических мотивов, боли, крика, — иначе говоря, принцип выражения преобладает в нем над принципом изображения. Такая система художественных ценностей оказалась органически близкой России. Более того, хронологически явления, соотносимые с эстетикой экспрессионизма, появились в русской культуре значительно раньше и были связаны с предчувствием эпохи кризисов, проигранных войн и кровавых революций. «Россия была больна, — писал А. Блок к Дм. Мережковскому, — <...> все чувства нашей родины превратились в сплошной, безобразный крик, похожий на крик умирающего от мучительной болезни». Парадоксально, что и слово «экспрессионизм», вошедшее в лексикон в 1911 году, в разгар споров о новом искусстве, впервые появилось в рассказе А. П. Чехова «Попрыгунья» (1892), героиня которого ошибочно использовала эту словоформу вместо необходимой «импрессионисты»: «... преоригинально, во вкусе французских экспрессионистов».
О том, что «катастрофа близка» и «ужас при дверях», по словам А. Блока, оповестил современников Л. Н. Андреев, справедливо отмечаемый как первый русский экспрессионист. Вяч. И. Иванов назвал его рассказ «Красный смех» (1904) экстатическим произведением, при чтении которого нельзя не почувствовать «неподдельного крика ужаснувшейся и исступленной души, не ощутить себя вовлеченным в вихрь безумного кошмара». Экспрессионистские тенденции не только вырастали на почве реализма и символизма (ярчайший пример — творчество Андрея Белого), но и взрывали традицию изнутри, подвергая ее ироническому снижению, доводя до гиперболы и гротеска. В значительной степени они проявились в теории и практике русских футуристов.
Волга-Волга
Ты ли глаза-трупы
Возводишь на меня?
(В. Хлебников);
Смотрело небо в белый газ
Лицом безглазым василиска.
(В. Маяковский);
Луна под брюхом черной ночи
Лижи сияющий пупок.
(Д. Бурлюк)
Наиболее отчетливо это прослеживается в искусстве Владимира Маяковского. Созерцание своей жизни как трагедии, в которой поэт выступает в роли проповедника, низвергающего богов во имя человека и вселенской гармонии, гиперболизация чувств и образов, — все это отличало Маяковского от футуристов и не входило в рамки ономатопоэтики Маринетти.
на первый план. Летом 1919 года Ипполит Соколов объявил о создании группы экспрессионистов. В брошюре «Бедекер по экспрессионизму» он подчеркивал: «Моя первоначальная теоретическая схема экспрессионизма как исключительно синтеза всех достижений четырех течений русского футуризма, давно оказалась для нас узкой. Экспрессионизм как течение под знаком максимума экспрессии не будет одним синтетизмом, а будет еще и европеизмом и трансцендентизмом». Непродолжительное существование группы экспрессионистов, как и объединений «Московский Парнас» и петроградских «эмоционалистов» не могло определить основное направление поэтического развития, но повлияло на поиски ничевоков, обэриутов. Оставаясь последним оплотом индивидуализма и интуитивизма, экспрессионизм не вписывался в социалистическое искусство, основанное на жизнеподобии и коллективном единомыслии. Эти обстоятельства на фоне изменившейся общественно-культурной ситуации в конце 20-х годов обусловили постепенный уход экспрессионизма с тех позиций, на которых он мог бы утвердиться в качестве одной из ведущих тенденций эпохи. Несмотря на идеологическое давление и репрессии, в которых погибло немало участников экспрессионистского движения, отголоски его слышны в неформальном искусстве «шестидесятников» (т. н. «суровый стиль» в живописи П. Никонова, В. Попкова, соцарт, скульптура Э. Неизвестного, Г. Сидура, произведения В. Некрасова, театр Ю. Любимова и т. п.), в литературе русского зарубежья («Распад атома» Г. Иванова), в экспериментах постмодернистов (В. Пелевин, Сорокин и другие).
Однако, если в начале века экспрессионизм становился универсальным способом самовыражения среди «низвергающегося хаоса» и «конвульсии формирующегося народного менталитета», то во второй его половине он проявлялся скорее как дополнительный элемент, как стилевая краска, как присущая всякому подлинному искусству экспрессия (выразительность). Вспомним, что экспрессионизм возрастал на философских трудах Шопенгауэра, Ницше, Бергсона, неся основную тяжесть борьбы против обесчеловечивающей, механистичной логики позитивизма и ее политической модели — тоталитаризма. Искусство последних десятилетий, не желая служить господствующей идеологической модели, практически отказалось от мировоззрения, ушло в андеграунд, в диссидентство, в маргинальность. Личность творца, да и простого обывателя, дробится под тяжестью навязанных ей ролей и вынуждена сохранять себя под маской. Осознав, что глубинные психологические состояния одинаковы у всех людей, мы приходим к выводу, что человек может быть понят и обозначен всего лишь как система масок. С этим в конечном итоге связаны особенности творчества одного из самых чутких к своему времени поэтов — Владимира Высоцкого. Его лирический герой сменяет «маски кроликов, слонов и алкоголиков», выступает «от имени» (циклы военных, романтических, блатных, бытовых, сказочных, пиратских, балладных, сатирических песен). В калейдоскопе персонажей, сюжетов, речевых характеристик воспроизводится не разрыв мира и личности, потрясший экспрессионистов, а некое броуновское движение — пусть осколков, но интегрированных в систему, наделенных ролью и маской. Что же касается элементов экспрессивной поэтики, то они нередко используются для воплощения новой тематики, критической по отношению к официальной идеологии, искусству, поведению. Рецессия экспрессионизма частично выражается в тех произведениях Высоцкого, где раскрывается его уникальная личность в ее экстатичности и обостренной субъективности. На этом материале сравнения с Маяковским, Цветаевой, Пастернаком (ранней поры) вполне корректны. В целом представляется плодотворным начало разговора о современном восприятии традиций экспрессионизма, скрывающихся под масками иных «измов», имен и явлений.