УДК 882
©Е. Г. Шевяков
(Нижний Новгород)
Специфика сатиры в поэзии
В. С. Высоцкого
Данная статья является продолжением исследования, начатого в диссертационной работе «Героическое в поэзии В. С. Высоцкого» (защищена в декабре 2006 года) и продолженного докладом 2007 года [81]. Изучение героики, трагизма и сатиры в поэзии Высоцкого, как представляется, способно прояснить многие центральные моменты его поэтики и уточнить периодизацию творчества.
Исследователи уже неоднократно обращали внимание на связь творчества Высоцкого с фольклором [82], в частности, с народной смеховой культурой [83], сердцевиной которой принято считать карнавальное мироощущение. «Карнавальный смех, во-первых, всенароден ‹...›; во-вторых, он универсален, он направлен на все и на всех (в том числе и на самих участников карнавала), весь мир представляется смешным, воспринимается и постигается в своем смеховом аспекте, в своей веселой относительности; в-третьих, наконец, этот смех амбивалентен: он веселый, ликующий и одновременно — насмешливый, высмеивающий, он и отрицает и утверждает, и хоронит и возрождает. Таков карнавальный смех». Отметим амбивалентность карнавального смеха (М. М. Бахтин останавливается на ней отдельно) как важную особенность народно-праздничного смеха: «Чистый сатирик, знающий только отрицающий смех, ставит себя вне осмеиваемого явления, противопоставляет себя ему, — этим разрушается целостность смехового аспекта мира, смешное (отрицательное) становится частным явлением. Народный же амбивалентный смех выражает точку зрения становящегося целого мира, куда входит и сам смеющийся» [84].
Согласно так называемой «эстетике завершения», сатирический «модус художественности» (как и трагический) выделяется из героического в эпоху кризиса героики. Сатира изображает личность, которая гораздо «уже» места, на которое претендует в обществе [85]. Сатирическая личность претендует на соответствие системе высоких ценностей, но ее собственная система либо настолько уже принятой в обществе, что воспринимается как пародия, либо состоит из ценностей низких. Классический пример: персонаж якобы заботится об общем благе, реально же печется о своих шкурных интересах.
В. Бахмач приводит следующую периодизацию сатиры Высоцкого: 1961–1965 гг. — утверждение иронично-пародийного подхода к изображению действительности; 1965–1978 гг. — «масочная» сатира (разоблачение или саморазоблачение героя) и социальная сатира (критическое осмысление существующего уклада) как параллельные пути панорамного изображения действительности; 1978–1980 гг. — набатная лирика (анализ взаимоотношений толпы и власти) [86]. Однако выделяемую автором статьи набатную лирику 1978–1980-х гг. уже трудно отнести к сатирическим произведениям. Таким образом, основной пласт сатирических произведений написан Высоцким в 1965–1978 гг. Это и социальная сатира, высмеивающая догмы советского общества, и сатира, обращенная на человеческие пороки. Хорошим примером последней является «Песня завистника» (1965). Психология завистника мелочна, он творит мелкие пакости преуспевающим соседям, трудящимся на благо всей страны, объясняет же свои поступки высшими соображениями:
Ему, значит, — рупь, а мне — пятак?!
Пусть теперь мне платит неустойку!
Я ведь не из зависти, я так —
Ради справедливости, и только /1, 111/ [87].
На деле же персонаж выступает не за справедливость, а за равенство в форме уравниловки, которое к справедливости никакого отношения не имеет.
Примеров социальной сатиры у Высоцкого можно привести множество. «Письмо рабочих тамбовского завода китайским руководителям» (1964) в пародийной форме соединяет советские идеологические штампы с просторечием:
Когда вы рис водою запивали —
Мы проявляли интернационализм —
Небось, когда вы русский хлеб жевали,
Не говорили про оппортунизм! /1, 59/
— во время перекура, давая агрессивный отпор всем «посягателям»:
И не интересуйтесь нашим бытом —
Мы сами знаем, где у нас чего.
Так наш ЦК писал в письме открытом, —
Мы одобряем линию его! /1, 60/
В одном из вариантов песни письмо ЦК — закрытое [88], так что герои солидаризируются даже с теми решениями, которых не могут знать по определению.
Стремление всем указать их место и постоять за престиж страны обыгрывается и в дилогии «Честь шахматной короны» (1972) и в песне «Лекция о международном положении, прочитанная человеком, посаженным на 15 суток за мелкое хулиганство, своим сокамерникам» (1979). И там, и здесь диспропорция между претензиями индивида и его реальной сущностью налицо. В дилогии герой сначала готовится к матчу с Фишером, занимаясь чем угодно, кроме шахмат, а затем добивается ничьей путем демонстрации бицепсов. В «Лекции...» герой претендует на то, чтобы вершить судьбами мира, на деле же отбывает пятнадцать суток за мелкое хулиганство.
Во всех упомянутых произведениях (написанных в самые разные годы) объектом смеха является не только действительность, но и сам герой, что сближает их с амбивалентным народным смехом. Однако наиболее полно «карнавальность» сатиры Высоцкого проявляется в произведениях 1976 г., который, согласно периодизации А. В. Кулагина, относится к «синтетическому» периоду в творчестве Высоцкого, времени творческих вершин и подведения итогов. Убийственная сатира песни «Гербарий» в сочетании с ее внешним выражением — филигранной языковой игрой — нисколько не противоречат данной периодизации. Сатира в «Гербарии» если и социальная, то лишь отчасти. Основное же внимание направлено на человека как такового. Ситуация гротесковая: герой, внутренний монолог которого представляет собой песня, попадает в коллекцию насекомых (как тут не вспомнить Ф. Кафку с его «Превращением»). То есть, в этой песне герой претендует не на какое-то высокое место в обществе и сознании людей, он претендует на то, чтобы просто быть человеком. Но и этого оказывается много: подходящее место для него находят лишь в коллекции жуков. И немудрено: все его интересы ограничены физиологической сферой:
Я представляю мысленно
Себя в большой постели, —
Но подо мной написано:
«Невиданный доселе»...
Я гомо был читающий,
Я сапиенсом был,
Мой класс — млекопитающий,
А вид... уже забыл. /1, 512/
Чтение и связанная с ним разумность (которую, однако, не стоит воспринимать как факт, ибо не всякое чтение означает понимание и осмысление) остались в прошлом, в настоящем же самоопределение героя ограничивается «млекопитающим классом». Герой «Гербария» если и борется, то, опять же, за физиологические радости:
Тянулся, кровью крашенный,
Как звали, к шалашу... /1, 513/
Так как , его задвинули в наглядные пособия [89]. Но герой не спешит проявлять активность, хотя и осознает свое положение как несправедливое:
Берут они не круто ли?! —
Меня нашли не во поле!
Ошибка это глупая —
Увидится изъян, —
Накажут тех, кто спутали,
Заставят, чтоб откнопили, —
И попаду в подгруппу я
Хотя бы обезьян. /1, 513/
Затем надежда на вмешательство властей предержащих оставляет его, но, опять же, осознав неслучайность своего помещения в гербарий (хотя гербарий — это, вообще-то, коллекция растений, а не насекомых, — даже название песни иллюстрирует ограниченность кругозора персонажа), герой сначала пытается реализовать себя через своего рода «теорию малых дел», поскольку ему нужны общения с подобными себе:
Пригрел сверчка-дистрофика —
Блоха сболтнула, гнида... /1, 514/
То есть герой осознает себя чем-то вроде маленького человека из русской классики, увечного-убогого. Так что вполне логичен следующий пассаж его внутреннего монолога:
А может все провертится
И соусом приправится...
В конце концов, ведь досочка —
Не плаха, говорят, —
Мне даже стали нравиться
Молоденькая осочка
И кокон-шелкопряд. /1, 514/
Герой примеряет на себя новую среду обитания, новое сообщество, но руководствуется при этом соображениями, опять же, физиологического порядка:
И кстати, вдруг из коконов
Родится что-нибудь
Такое, что из локонов
И что имеет грудь... /1, 514/
Отождествив себя с сообществом насекомых, герой принимает и его внутренние трения. С одной стороны, это момент ксенофобии:
Мне будет шершень шурином —
А что мне будет сыном?.. /1, 515/
С другой стороны, мы имеем дело с травестированным проявлением классового самосознания: как «своих» герой воспринимает насекомых-пролетариев — пчел и муравьев, а как чужих — хищников и прочих «эксплуататоров» — шершней, ос, трутней. Последние строфы песни — сатирическое преломление «Интернационала»:
Забудем же, кем были мы,
Товарищи мои!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но кто спасет нас, выручит,
Кто снимет нас с доски?!
За мною — прочь со шпилечек,
Сограждане жуки! /1, 515/
«своего» сообщества, без малейшего упоминания о его ценностях (причем иронически обыгрываются штампы советской исторической науки):
И, как всегда в истории,
Мы разом спины выгнули, —
Пусть осы и гундосили,
Но кто силен, тот прав, —
Мы с нашей территории
Клопов сначала выгнали
И паучишек сбросили
За старый книжный шкаф. /1, 516/
Причем для самих сограждан жуков «революция» становится гораздо бо
А я — я тешусь ванночкой
Без всяких там обид...
Жаль, над моею планочкой
Другой уже прибит. /1, 516/
«Ошибка вышла» того же года, даже взятая в отдельности от всего триптиха «История болезни», является гораздо более острой в плане социальной сатиры, хотя и построена по тому же принципу, что и «Гербарий». Герой песни, перепутав медосмотр с допросом, сатирически разоблачает не только нелицеприятные стороны социального уклада, но и самого себя (хотя с уверенностью назвать ролевого героя этой песни уголовником нельзя — однозначные «приметы» биографического и речевого плана, которыми изобиловали ранние песни Высоцкого, здесь отсутствуют). В продолжении триптиха к сатирически-фарсовым мотивам добавляются трагические, формируя особый, трагифарсовый цикл [90].
Таким образом, можно видеть, что параллельные пути сатиры Высоцкого, о которых пишет В. Бахмач, на деле постоянно пересекаются, создавая смеховой мир, близкий к карнавальному (и к русской традиции скоморошества, что также отмечалось исследователями [91]). Однако сатирический мир Высоцкого, пожалуй, невозможно считать исчерпанным, и новые исследования не заставят себя ждать.
Примечания
[81] Шевяков Е. Г. Проблема эстетических доминант в поэзии В. Высоцкого: постановка вопроса и перспективы исследования // Владимир Высоцкий: исследования и материалы 2007–2009 гг.: Сб. науч. тр. / Редкол.: Б. С. Дыханова и др. Воронеж, 2009. С. 79–83.
[82] Владимир Высоцкий: Мир и Слово. 2-е изд., испр. и доп. Уфа, 2001. 204 с.; Кихней Л. Г., Сафарова Т. В. К вопросу о фольклорных традициях в творчестве Владимира Высоцкого // Мир Высоцкого: Исслед. и материалы. Вып. III. Т. 1. М., 1999. С. 72–82; Немчик Б. // Там же. С. 100–107 и др.
[83] Намакштанская И. Е., Романова Е. В., Куглер Н. А «Человеческая комедия» в поэтике Высоцкого // Мир Высоцкого. Вып. III. Т. 2. М., 1999. С. 245–254. Курилов Д. Н. «Карнавальные» баллады Галича и Высоцкого // Там же. Т. 1. М., 1999. С. 241–261 и др.
Бахтин М. М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса. М., 1965. С. 15–16.
[85] См.: Тюпа В. И. / Под ред. Н. Д. Тамарченко. Т. 1: Тамарченко Н. Д., Тюпа В. И., Бройтман С. Н. Теория художественного дискурса: Теорет. поэтика. М., 2004. С. 58–61.
[86] См.: Бахмач В. И. Пути смеха Высоцкого // Мир Высоцкого. Вып. III. Т. 2. С. 233–238.
[87] Высоцкий В. С. / Сост., подгот. текста и коммент. А. Е. Крылова; Вступ. ст. А. В. Кулагина. М., 1999. Т. 1. С. 111. Здесь и далее ссылки на это издание даны непосредственно в тексте с указанием номера тома и номера страницы в косых скобках.
[88] Высоцкий В. С. / Сост.: А. Крылов, Вл. Новиков. М, 1989. С. 37.
[89] Речевая характеристика безымянного представителя то ли науки, то ли власти рисует эту силу, распоряжающуюся судьбой героя, также в сатирическом ключе, однако главное внимание автора сосредоточено именно на ролевом герое, его характеристика вытесняет социальную сатиру — и текстуальной объемностью, и детальностью — далеко на задний план.
[90] См.: Проблема трагического в поэзии В. С. Высоцкого. Курск, 1995. 245 с.
[91] Волкова Т. С. Сатирическое начало в песнях Владимира Высоцкого // Мир Высоцкого. Вып. III. Т. 2. С. 239–244.