Глава 1. Эстетическая природа героического
1.1. Общие замечания
Героическое относится к содержательным эстетическим категориям и имеет важное значение в сфере собственно эстетической и художественной. Не будет большой ошибкой сказать, что эта категория присутствует в искусстве с момента его появления. Без представления о герое и героическом невозможно существование литературы и театра. Понятие героического «обладает многообразными связями с различными категориями эстетики» [13]. Однако героическое – сложная и широкая категория, она имеет не только эстетический смысл, но относится также и к области нравственности. В той мере, в какой искусство является отражением действительности, вопрос о героическом – эстетической категории – неотделим от вопроса о героизме – варианте человеческого поведения и отношения к миру.
Для понимания героической составляющей поэзии Владимира Высоцкого нам необходимо определить инструмент, которым мы будем пользоваться, т. е., очертить то содержание, которое свойственно категории героического и тем литературным произведениям, в которых она проявляется. Но постижение сущности героического невозможно без рассмотрения того развития в содержании эстетической категории героического, которое она претерпела в процессе своей исторической эволюции.
Во-первых, предыдущие стадии развития категории служат ключом к пониманию ее современного содержания (хотя сводить категорию в целом к этому «архетипу» неправомерно). Во-вторых, они оставляют свои следы в содержании героики – в поэзии Высоцкого, как мы увидим далее, такие следы присутствуют. В-третьих, создавая произведения на историческом материале, художник пытается проникнуться сознанием эпохи. В нашем случае это ведет к своего рода «воскрешению» (в более или менее чистом виде) вариантов героического, более древних, чем современный. В поэзии Высоцкого можно найти не один яркий пример такого «диалога эпох».
Выделив основные стадии развития категории героического и ее характерные черты на каждой из них, мы перейдем к выяснению эстетической сущности героического. Следует заранее оговорить тот момент, что объект исследования ограничен западно-европейской и русской традициями, поскольку именно они наиболее отчетливо проявились в творчестве Высоцкого. Поэт тонко чувствовал различия национальных вариантов понимания героического, одинаково ярко изображая в своих произведениях героические времена и русской, и европейской истории. Восточные же представления о мире, как можно судить по некоторым произведениям, были для поэта загадочными, иногда Восток приобретал в его творчестве негативные коннотации.
Развитие философско-этических концепций героического не однажды способствовало появлению новых вариантов героического как эстетической категории и новых вариантов ее художественного воплощения. История осмысления героического довольно хорошо изучена [14], поэтому в настоящей диссертации мы не будем заново рассматривать этот вопрос; существующие исследования помогут нам проследить развитие героического и выделить основные стадии эволюции этой эстетической категории.
1.2. История героики
Впервые категория героического была описана на материале античных эпических поэм (понятие «века героев» у Дж. Вико и Г. Гегеля). Но героика существовала и раньше, и позже античных времен, изменяясь и развиваясь. Существующие исследования позволяют выявить ее архаический первоисточник и проследить историю развития этой категории, выделив несколько исторических модификаций.
Исследуя наиболее древние пласты героической поэзии германских народов, А. Я. Гуревич отмечает, что «героическую поэзию привлекали в истории не победы и триумфы, но неудачи, поражения, гибель исторических персонажей, ‹…› рассматриваемых один на один со своею судьбой» [15]. Важно не только активное приятие германским героем своей судьбы, но и ее «выращивание»: герой сам активно участвует в создании трагической ситуации, принимая «безмотивное решение, являющееся для него, тем не менее, единственно возможным…» [16]. При этом поступки героя зачастую поражают жестокостью, не объяснимой рационально или психологически.
Гуревич возводит «выращивание» судьбы с его немотивированными избыточными поступками к архаическим ритуалам, а именно – к ритуалу жертвоприношения. Истоки архаической героики древнейших пластов германской эпической поэзии следует искать «не в глубинах души свободной личности, ‹…› а в суровой несвободе архаического общества» [17]. Выводы, полученные А. Гуревичем применительно к германской героической поэзии, возможно экстраполировать, как представляется автору диссертации, на категорию героического в целом, поскольку они не противоречат данным об истории развития человеческого общества, а также подтверждаются наличием элемента жертвенности во всех позднейших вариантах героики.
В архаическом обществе отдельный человек ничего не значил по сравнению с судьбой рода. Поскольку орудия труда были рассчитаны на мускульную силу одного человека, объединение в общину было единственным способом выжить. Никакого понятия о самоценности личности не существовало, личность как таковая еще не выделилась из рода. Для выживания рода можно было пожертвовать любым его членом. Таким образом, ритуал жертвоприношения можно считать попыткой фиксации и осмысления в общественном сознании реальных условий жизни общества.
Суровые условия архаического общества уходили в прошлое, но отраженный и освященный ритуалом образец поведения продолжал существовать, изменяясь соответственно развитию человеческого сознания. Однако следы архаики, подобные обнаруженным в германских героических сказаниях А. Гуревичем, можно отыскать и в других образцах героической поэзии. Вероятно, к ним нужно отнести такое «темное» место поэмы «Беовульф», как пауза, которую выдерживает главный герой при появлении Гренделя и которая стоит жизни одному из его спутников. Аналогичный момент можно найти в греческом эпосе: первому сошедшему на берег Трои суждена гибель; это создает заминку при высадке, но Одиссей увлекает всех за собой, хитростью избежав гибели. Подобные следы архаики становятся частными моментами в классической героической поэзии, добавляющими яркий штрих к героическому содержанию или воспринимающимися как «темное» место.
Одновременно с развитием героизма эволюционировал и способ эстетического осмысления этой поведенческой модели. Следующим после архаики этапом в развитии категории героического является героизм мифологического «культурного героя».
«Культурный герой, – читаем в энциклопедии «Мифы народов мира», – мифический персонаж, который добывает или впервые создает для людей различные предметы культуры ‹…›, учит их охотничьим приемам, ремеслам, искусствам, вводит определенную социальную организацию, брачные правила, магические предписания, ритуалы и праздники. В силу недифференцированности представлений о природе и культуре в первобытном сознании ‹…› культурному герою приписывается также участие в мироустройстве: вылавливании земли из мирового океана, установление светил, регулирование смены дня и ночи, времен года, приливов и отливов, участие в создании, формировании и воспитании первых людей» [18].
Культурный герой – мифологическое обобщение человеческого родо-племенного коллектива и его творческой деятельности, это древнейший герой фольклора. По мере превращения первобытного мифа в религиозную легенду он может стать персонажем божественного порядка. На другой линии эволюции, в поэтическом народном творчестве, он превращается в эпического героя [19]. От архаического героя-жертвы культурного героя прежде всего отличает его активность, он борется с «хозяевами стихий» и побеждает их. Элементы пассивной жертвенности сохраняются (например, страдания героев прометеевского типа; самоубийство Одина ради обретения мудрости уже несет в себе активное начало), но определяющим является все же пафос первых побед человека над природой.
организации общества стала отмирать, появились понятия семьи и собственности. В этот период и возникает то, что можно назвать классическим героизмом античных эпосов; это и есть «век героев» Дж. Вико и Гегеля. По Гегелю, «героическое состояние мира» в эпоху Древней Греции характеризуется субстанциональной связью личности и общества, частного и целого. Общегосударственные и общественные цели и задачи герои выполняют как свои собственные и личные. «Цель их – правовая, необходимая и государственная, и они осуществляют эту цель как свое личное дело. Герои, основывавшие государства, введшие брак и земледелие, не делали этого, разумеется, как признанное право, и эти действия представляются еще как их особенная воля…» [20]
Концепция Гегеля, идеалистическая (дедуктивная) по своему характеру и методу, подтверждается, как и точка зрения А. Гуревича, историческими данными. П. Лафарг, исследуя происхождение героического идеала, показал связь моральных норм героического в Древней Греции с социальной базой, лежавшей в основании этого общества. «Собственность была тогда требовательна; она требовала от своего владельца определенных физических и моральных качеств; самый факт владения собственностью заставлял предполагать, что владелец обладает доблестями героического идеала...» [21] Пока не существовало государства, способного защитить его собственность, человек должен был рассчитывать только на себя, – отсюда и проистекало ощущение того, что весь мир является результатом его поступков. «…В эпоху героев, когда индивид, по существу, составляет нераздельное единство с исходящим от него и потому принадлежащим ему объективным миром, субъект хочет быть исключительным виновником всего, что он совершил, и считает себя единственным источником всего совершившегося» [22].
Гесиод называет героями поколение полубогов, живших между «медным веком» и «железным веком» и сгинувших в кровавых войнах. Герои, подобные Гераклу, совершают величественные подвиги, часто даже нарушают волю богов и вступают с ними в борьбу. Гесиодовская концепция пяти веков может быть рассмотрена как мифопоэтическое отображение исторической концепции, которая в целом соответствует действительности. В эпоху перехода от бронзового века к железному на исторической сцене появляются молодые народы, которым овладение обработкой железа позволило бросить вызов стареющим государствам бронзового века. Это был период грандиозных свершений, на многие века определивший течение истории.
В греческих городах существовали культы героев, которым поклонялись, как богам. Эти культы появились на переломе эпох и были инструментом осмысления прошлого и формирования групповой идентичности в новых социальных условиях [23]. Античные герои являлись предметом подражания на протяжении всей европейской истории – однако среди героических культов античной Греции можно найти не только благих героев, но и так называемых «героев-вампиров» [24]. В эпоху эллинизма культ героев становится почвой для прижизненного обожествления правителей: на греческий культ героев-эпонимов и героев-спасителей наложились восточные представления о живом царе-боге [25].
Синкретическое сознание античности кроме мифологических и религиозных представлений о героях выработало этико-эстетическую категорию, весьма близкую к сущности героического. Это идеал калокагатии, выразившийся в греческой лирике, например, у Пиндара. «Тут перед нами то характерное смешение и наивное синтезирование физических благ с идеально возвышенным строем человеческого духа, которым как раз и характеризуется классическая Греция. ‹…› Калокагатийный человек силен, бодр, весел, красив, здоров. Он – борец, герой, атлет, равно как и поэт, музыкант, художник. Но он же и человек меры. ‹…› …Не богатство и слава владеют им, а он владеет ими, и он над ними всегдашний господин».
Классический идеал калокагатии был порожден кратковременной гармонией элементов аристократии и демократии в греческом полисе середины V в. до н. э. – уже в период эллинизма калокагатия понимается как результат изощренной моральной подготовки, вплоть до стоической аскезы. Для средневековых мыслителей прекрасное (pulchrum) и доброе (honestum) представляют уже совершенно самостоятельные ценности и зачастую исключают друг друга. Калокагатия привлекала, но воспринималась как идеал, уходящий в прошлое [26].
Аналогичный период формирования новой структуры миропорядка можно выделить и в раннем Средневековье. Но этот период не был продолжительным (по-видимому, как и в античности). Новые общественные отношения установили определенные границы для необузданной самодеятельности классического героя-воина. Так, в германских семейных сагах, в отличие от героических сказаний, мерой поступков героя является не относительно примитивная воинская героика (которая, согласно А. Гуревичу, несет следы архаических ритуалов), а более сложная этика, учитывающая разнообразные взаимоотношения между людьми в обществе. На смену избыточности и моральной простоте ритуализованной героики приходит имплицитно выраженное требование гибкости и умеренности. «Вот почему героическое сказание обычно заканчивается на ноте индивидуального величия, тогда как сага, ‹…› всегда заканчивается умиротворением и восстановлением социального баланса» [27].
Следующим этапом в развитии категории героического стали Средние века с их идеалом рыцарского служения. Этот идеал зарождается еще в дорыцарские времена, в период «военной демократии».
Эпоха Средних веков, для которой характерна детальная регламентация общественной жизни с позиций христианской религии, поместила и героизм на определенное место в сфере общественных отношений. Еще античность столкнулась с проблемой возможного перерождения героя в тирана – в эпоху феодальной раздробленности раннего Средневековья эта проблема встает особенно остро. Но постепенно под влиянием христианской идеологии и предшествующих культурных традиций формируется система рыцарства: духовенство вкладывает в руки воина освященный меч и тем самым облекает личность, энергия которой угрожает спокойствию общества, почетной ролью защитника страждущих. Именно с этих позиций Св. Августин делит войны на справедливые и несправедливые.
В XII–XIII вв. завершается формирование феодализма и рыцарство окончательно оформляется в самостоятельное и наиболее могущественное сословие. «Если в эпоху раннего средневековья рыцарские ценности имели по преимуществу военно-героический характер, то к XII в. создается представление о специфически рыцарском “благородстве” – куртуазии (от франц. court – двор) где тесно переплетались такие категории, как доблесть, верность, щедрость, милосердие, а также вежество, изящество, владение искусством охоты, музыкальными инструментами, умение слагать стихи, петь, танцевать и т. п. ‹…› Важно при этом, что куртуазные идеалы имели не сословно-элитарный, а широкий этический смысл, играя для всех просвещенных слоев роль своеобразного эталона, который во многом определил культурный облик средневековой цивилизации в целом» [28].
Т. е. на данной ступени развития героики происходит «кодификация» героического идеала, его систематическая эстетизация и универсализация. А. Гуревич отмечает «страсть к классификации» [29], присущую сознанию эпохи. Рыцарский идеал был кодифицирован в самых незначительных деталях. Даже представления о чести были иными, чем в позднейшие времена.
Гегель отказывал новейшему героизму чести в праве называться истинным героизмом вследствие субъективного содержания чести. Однако в Средние века понятие чести было специфическим: «честь – не столько внутреннее сознание собственного достоинства, самосознание человека, ощущающего свои индивидуальные качества, отличающие его от других, сколько слава, которой пользуется человек среди окружающих. Он видит себя глазами других, доблестью считается не особенность, а одинаковость, сходство данного рыцаря с остальными» [30].
Отражением рыцарской культуры стал европейский средневековый эпос, персонажи которого лишены индивидуальности, представляют собой отвлеченные типы [31]. Однако в эпоху бытования эпоса «рыцарский идеал служения отечеству и вере непосредственно совпадал с общенародными представлениями; более того, никакое другое сословие в ту эпоху не способно было самостоятельно выработать и ценностно обосновать подобные представления» [32].
Кодификация героического идеала вносит в содержание героики момент ; зачатки этого можно видеть еще в античном осмыслении героического. В одном из сочинений софиста Продика есть рассказ о Геракле на распутье (дошедший до нас в пересказе Ксенофонта): герой сознательно отказывается от легкой жизни в покое и довольстве, выбирая тяжелый путь служения человечеству. «Геракл стал символом служения, ‹…› и для последующего языческого мира он представлял тип героя, который выбирает правое дело безотносительно к наградам или последствиям» [33]. Рефлексия над сверхличным идеалом была подкреплена христианством, поскольку церковь до мелочей кодифицировала не только религиозные представления, но и все общественное бытие людей. Однако в эпоху готики «происходит переосмысление ценностей земной жизни. …Осознание человеком себя как орудия господа влечет за собой резкое повышение активности индивида» [34]. Так были заложены основы перехода к возрожденческому титанизму. Осознанность героического самоопределения станет одним из определяющих моментов для исторического варианта героизма, который формируется в Новое время, и который можно обозначить термином «героика чести».
Эпоха Возрождения разрушила традиционные связи средневекового общества, человек оказался один на один со всем миром. Представления о мироздании коренным образом изменились: великие географические открытия раздвинули границы известного мира, а сдвиг в общественном сознании привел к тому, что реальность предстала не как нечто упорядоченное устоявшимися феодально-сословными отношениями, а как живой и непрекращающийся процесс становления. Не случайно именно в это время формируется жанр романа, который «соприкасается со стихией незавершенного настоящего» [35], и в котором человек «предстает уже как цельное единство противоречивых стихий» [36].
Эпоха Возрождения стала новым героическим периодом в истории человечества. «Решающее значение здесь имеет искусство поистине героическое, которое противопоставляет феодальному обществу ‹…› титанические характеры, воплощающие в себе целый мир новых идей и отношений, представляющие, в сущности, стихию нового общества…» [37]«героического энтузиаста», борющегося за торжество разума, создал Джордано Бруно в сочинении «О героическом энтузиазме» (1585) – это идеал человека, который, руководствуясь стремлением к истине и справедливости, идет в этом стремлении дальше обычных людей, опираясь на ясное познание и гармонию человеческих сил и способностей.
Такое понимание интеллектуального труда как героического деяния является переосмыслением платоновской идеи о герое. В диалоге «Кратил» Платон выводит (не без иронии) слово «герой» одновременно из имени Эрота и греческого глагола «говорить». Такая этимология более чем оригинальна, однако она есть не более чем средство обосновать представление о герое как посреднике между богами и людьми, между совершенным и несовершенным бытием. Это мудрец и учитель – одновременно и принцип организации человеческой жизни, и личность, наиболее полно его воплощающая. Платоновский миф о герое был попыткой восстановить разрушенные связи традиционного миропорядка: философия Платона возникла в эпоху кризиса античного полиса. В эпоху кризиса средневекового мироустройства и зарождения новых общественных отношений эта концепция оказалась вновь востребованной. Интересно, что почти так же, как Платон, сущность героического понимал Т. Карлейль – философ-романтик, создатель классического для западной мысли представления о героическом; в ХХ веке с концепцией Карлейля имеет определенное сходство идея Х. Ортега-и-Гассета о роли «массы» и «меньшинства» в истории.
Время возрожденческого титанизма и героизма быстро закончилось с формированием нового, буржуазного общества, которое Гегель назовет «прозаическим состоянием мира». Решающее значение в этом обществе приобрели не общечеловеческие нравственные ценности, а частный «экономический интерес». К. Маркс так напишет об этом: «…Как ни мало героично буржуазное общество, для его появления на свет понадобились героизм, самопожертвование, террор, гражданская война и битвы народов» [38].
Важным было то, что человек Возрождения оказался один на один со всем миром, и ему не на кого и не на что было опереться, кроме как на самого себя. В этом новом состоянии мира все вновь начало определяться исключительно субъективностью человека, но старая система «вечных религиозных и нравственных отношений» была разрушена. Именно поэтому Гегель отказывал героизму чести в праве называться подлинным героизмом. «... Масштаб чести определяется не тем, чем человек является в действительности, а тем, что содержится в этом представлении» [39].
Современные исследователи, соглашаясь с Гегелем в понимании сущности героизма чести, все же признают эту историческую модификацию героики высшей на данный момент [40]личностью, осознающей себя как таковую, и совершается абсолютно осознанно. Но следует учитывать, что обратной стороной медали является , характерный для героики нового времени. Эти два признака являются определяющими для современного варианта категории героического.
Как особый подвариант современной героики следует выделить революционный героизм XIX–XX вв. В сущности, этот вид героики укладывается в рамки героизма чести; интересно то, что революционная героика вобрала в себя все характерные черты, постепенно накладывавшиеся одна на другую в процессе развития категории. Это и готовность пожертвовать собой ради общего дела (жертвенность – наиболее древний элемент героического), и активность, унаследованная от культурного героя мифов и классического героя эпоса, и наличие объективно данного идеала, в отличие от обычного релятивизма чести, – наследие христианской рыцарской героики, и, наконец, осознанный выбор в пользу героического самоопределения, осознанное совмещение надличного идеала и личных устремлений.
прослеживает генетическую связь между аскетизмом православных святых и героев-революционеров рахметовского типа [41]. По сути, такой герой, который «делает свое дело совершенно спокойно, без натяжек и фанфаронад, так же просто, как ест и пьет» [42], сродни христианскому подвижнику, и С. Булгаков был не совсем прав, противопоставляя героический идеал революционных демократов христианскому идеалу подвижничества [43]. Это, по сути дела, один вариант героического мировоззрения, разница лишь в том, какие ценности воодушевляют героя.
образцом нравственного поведения. Современник Михайловского, П. Лавров хотя и ставил во главу угла наличие у героя веры, но содержание веры было для Лаврова несущественным – это понятие он связывал не с религией, а с наукой, формулируя понятие «нерелигиозных верований».
Рубеж XIX–XX вв. ознаменовался научной революцией, пошатнувшей представления о незыблемости научной картины мира. Произошел переход от монологичного к диалогичному, а затем и к полилогичному сознанию (одним из проявлений которого является сознание игровое, характерное для постмодернистского типа личности). Релятивизм постепенно проник во все сферы общественного сознания, не ограничиваясь наукой. ХХ век прошел под знаком плюрализма – в том числе и плюрализма ценностных систем, которому вполне отвечает релятивизм современного варианта героики.
Ценностный релятивизм есть исторически обусловленное свойство современного сознания. Однако это свойство стало причиной кризиса ценностей, который переживает общественное сознание в настоящее время. Закономерным отражением этого кризисного состояния является неопределенность в понимании героизма как элемента человеческого мировоззрения и героического как философской, этической и эстетической категории. Вплоть до середины XIX века героическое трактовалось достаточно однозначно, в русле так называемой «big-man theory» – различия в понимании героического разными мыслителями касались только сферы героического деяния: воинский подвиг или героизм духовной и интеллектуальной работы. В теории Т. Карлейля эти два типа героизма объединяются общим знаменателем «великого человека». Но после этой вершины в развитии «big-man theory» единства в понимании героического уже не было.
Для русской философии конца XIX – начала XX века проблема героического в большой степени есть проблема героя и толпы. Русские мыслители с опасением смотрели на начинающуюся массовизацию традиционного общества, вследствие иррационализма представлений, присущих толпе и неизбежной нравственной беспринципности во взаимоотношениях толпы и героя. Гораздо подробнее этот аспект героического был разработан в западной философии того же периода. Г. Лебон («Психология народов и масс», «Мнения и верования толпы») и Г. Тард («Социальные этюды. Толпа и публика») показали, что человек в толпе теряет свою индивидуальность, и толпа как единый организм мыслит автоматически с помощью стереотипов, пользуясь вместо абстрактных понятий конкретными образами, соединяемыми по принципу случайного сходства или ассоциации. Человек, сумевший, пользуясь этим, ввести толпу в заблуждение, становится ее повелителем.
Западная «философия жизни», обратившая внимание не на массовое, а на индивидуальное сознание, искала источники активности в сфере духа. А. Шопенгауэр выдвинул понятие «воли к жизни» – темного глухого позыва, метафизического начала, противостоящего нравственности. Мир – арена соперничества индивидов, проявляющегося «самым ужасным образом». Активность субъекта направлена на внутреннее преодоление стихии «воли»: на первой ступени – через эстетическое созерцание, на второй – через усмирение и отрицание воли, отречение от нее.
в самых истоках жизни; люди делятся на «слабых», живущих по нравственным законам, способных к любви и состраданию, и «сильных» – способных во имя самоутверждения на уничтожение других. Для появления героя – сильной личности – нужны такие отношения, когда немногие («каста праздных») будут властвовать над большинством. Герой, который утвердится в будущем – это «сверхчеловек», стоящий «по ту сторону добра и зла», чуждый нравственности, сильный и беспощадный «господин земли, способный побеждать». Эти выводы стали для самого Ницше источником глубокого пессимизма, однако он призывал устремиться навстречу «трагическому и пессимистическому», которые лежат в основе бытия.
«Шопенгауэр сосредоточил активность субъекта на себе, вплоть до самоотречения; Ницше же обратил активность во вне, свел ее к жестокой борьбе против общества» [44]. Основанный на критике демократизма и прославлении аристократической «воли к власти» идеал героя Ницше дал толчок к возникновению различного рода волюнтаристических концепций героизма. Сам Ницше прославлялся (например, в фашистской Германии) как философ, возродивший утраченный буржуазным миром идеал героического.
В западной эстетической, философской и социологической литературе XX века можно выделить три направления в осмыслении героического. Первое по большому счету продолжает карлейлевскую традицию, второе – рассматривает героя как социальный миф и инструмент психоанализа, для третьего герой – феномен общественного сознания, регулятор социальной жизни. Также следует отметить концепцию о дегероизации, представители которой отвергают возможность существования героического в условиях современного общества.
Позитивисты внесли коррективы в теорию Карлейля, распространив естественнонаучный принцип детерминизма на гуманитарные науки. Великих людей порождают три фактора: наследственность, определяющая умственные способности, «культурный материал», определяющий готовность общества к свершению, и система общественных ценностей, а именно – поощрение или порицание свершений конкретного вида [45]. Великий человек есть продукт своего времени и «общественных сил», но и он оказывает на них обратное влияние через свои дела, выступая, таким образом, как медиум социального процесса.
«Герой в истории» (1943) вызвала различные по тональности отклики, но в целом получила положительную оценку. Хук попытался разрешить противоречие между волюнтаристскими концепциями карлейлевского типа и детерминистскими трактовками истории, будь то Спенсер или Энгельс. В книге «Герой в истории» исторические свершения признаются результатом взаимодействия между героем – «творцом событий» (event-making man) – и его окружением. «Творцом событий», однако, может быть не всякий человек, а только такой, который может повлиять на ход истории в силу своих неординарных способностей. Т. е. Хук, в конечном счете, продолжает позитивистскую адаптацию карлейлевской теории, оставаясь в русле традиций «big-man theory».
Английский исследователь Рэглан в своей книге «Герой», посвященной анализу героического эпоса, приходит к выводу, что герой – всего лишь элемент ритуальной драмы, обрядового действа. Никакого исторического содержания в героическом быть не может, это всего лишь социальный миф. Позиция Рэглана была названа дилетантской, однако в западной философии и социологии ХХ века существует целое направление в понимании героики, которое можно назвать ритуально-мифологическим. Обычно представители этого направления выделяют некий инвариант сюжета о приключениях героя как отражение разнообразных обрядов перехода (rites de passage«Тысячеликий герой» (написана в 1948 г., в 1997 г. русский перевод выпущен сразу двумя издательствами) этот инвариант, названный «мономифом», интерпретируется в понятиях психоанализа как «символическое выражение бессознательных желаний, страхов и конфликтов, лежащих в основании сознательных моделей человеческого поведения», призванное «служить для перевода смысла переломных моментов в жизни и деяниях индивида на язык классических, безличных форм» [46]. Решающее влияние на формирование ритуально-мифологической трактовки героического оказала теория архетипов К. Г. Юнга.
В середине ХХ века в западной философии и социологии набирают силу представления о дегероизации современного общества. Еще в 1943 г. Л. Левенталь, анализируя публикуемые в популярных журналах биографии, приходит к выводу о девальвации героического в современном обществе. По аналогии с карлейлевским термином hero worship (культ героя) он формулирует понятие «идолы производства» (idols of production), т. е. бизнесмены, как ранее, а «идолы потребления» (idols of consumption) [47].
Ч. Гликсберг и А. Шлезингер считают, что современность утратила не только героев, но и дух героического призвания в целом [48]«Не нужно обольщаться по поводу нашей предположительной способности обойтись без великих людей. Если наше общество потеряло желание иметь героев и способность порождать их, вполне может оказаться, что оно потеряло и все остальное» [49].
Д. Бурстин согласен с Л. Левенталем в том, что в современном мире место героя заняла знаменитость. Если герои были знамениты, потому что они были великими, знаменитости суть великие потому что они известны [50]. В этом смысле знаменитости, в отличие от героев, не соотносятся с моральным содержанием. Это «люди – псевдо-события», чистые «спектакли». В отличие от героев, знаменитости являются не моральными ориентирами, которые «делают нас исполненными цели» (fill us with purpose), но «вместилищами, в которые мы вливаем свою собственную бесцельность» () [51].
Профессор М. Фишвик в своей книге «Американские герои: миф и реальность» (1954) создает концепцию героического, которую можно назвать функционально-социологической. Суть ее в том, что возможны различные типы героев, каждый из которых появляется в тот момент, когда в нем существует психологическая потребность (человечество нуждается в новых символах для поклонения, поскольку старые боги исчезли); герой есть воплощение господствующего идеала (personification of predominating ideals). Для героя характерны чувствительность к насущным нуждам современности, а также наличие внутренней силы для решительных действий. Однако без помощи «творцов героев» (hero-makers«творцами героев» (биографами, журналистами и т. д.) может двигать корысть, а их творения могут быть настоящим шарлатанством.
Т. е. для появления героя нужен, во-первых, человек действия, который угадает потребности настоящего, во-вторых, умелые «творцы героев», и в-третьих, удачное стечение обстоятельств. В процессе создания героя «общественная вера» (communal faith) смешивает легенду с реальностью [52].
В более поздней работе герой рассматривается М. Фишвиком как «харизматическая ролевая модель» [53].
– дураком и злодеем. Эти регуляторы суть устойчивые определения, с помощью которых общество осмысляет любые формы девиантного поведения. Причем один и тот же поступок, в зависимости от конкретной ситуации, может принести человеку любой из этих трех ярлыков – безразлично, как сам человек оценивает свое поведение. На первый план, таким образом, выходит не объективное содержание и не субъективные мотивы поступка, а его восприятие обществом – феномен массового сознания, которое можно формировать с помощью масс-медиа [54]. «Карлейль был неправ, утверждая, что культ героя есть “почтение и покорность по отношению к людям по-настоящему великим и мудрым”» [55].
Авторы других функционально-социологических концепций ставят знак равенства между понятиями «герой» и «пример для подражания». Т. Грин, изучая популярные общественные журналы, проследил эволюцию общественного «героя» в этом смысле от образованного джентльмена, поглощенного вопросами долга и служения обществу (начало американской государственности) к идеалу «self-made man» – бизнесмену, организатору, инженеру (рубеж XIX–ХХ веков). В современном обществе на смену этим «героям производства» приходят «герои потребления» – актеры, режиссеры, деятели шоу-бизнеса [56]. Сходные результаты, как мы помним, получил еще в 1943 году Лео Левенталь.
Д. Порпора в 1996 г. провел социологическое исследование, согласно которому только 40% опрошенных сказали, что у них есть герои, на которых они равняются. При этом первое место заняли «местные герои» (local heroes), т. е. родственники и знакомые опрошенных, второе место – «политические герои» (), третье – знаменитости. Несколько отстали от знаменитостей «религиозные герои», последнее место заняли «герои искусства» (отталкиваясь от конкретных примеров, приведенных респондентами, вернее было бы перевести обозначение arts’ heroes как «герои духа»). Тем не менее, статистические данные обнаружили существенную взаимосвязь между способностью к героической самоидентификации и склонностью размышлять над мировоззренческими вопросами (в конечном счете – с религиозностью или иным обращением к сфере трансцендентных ценностей и идеалов).
Если на макрокультурном уровне, действительно, очевиден «культ знаменитостей», то на микрокультурном уровне ситуация иная: героизм не исчез, но видоизменился, в соответствии с теорией Ч. Тейлора о том, что в прошлом ценились трансцендентные устремления, в современном же мире (буржуазном в своей сути) утверждается обыденная жизнь; соответственно, носителями этой новой героики становится уже не «избранное меньшинство», воинская элита, но множество ординарных людей [57].
к возникновению разнообразных концепций героического, кратко проанализированных выше. Налицо явное размывание самой сущности героического, возрастающая расплывчатость содержания этой категории. Подобное кризисное явление общественного сознания не могло остаться без внимания писателей и поэтов, особенно таких, которые, подобно Владимиру Высоцкому, принимали на себя тяжелую роль – быть голосом совести всего общества. Далее мы увидим, как в поэзии Высоцкого отражаются некоторые кризисные моменты современного состояния категории героического. Интуиция художника помогала поэту видеть истину, не вписывающуюся в официальные идеологические догматы.
Нужно отметить, что советский период русской общественной мысли играет в истории осмысления героического двойственную роль. С одной стороны, догматический подход с идеологических позиций дал незначительные результаты для постижения сущности этого явления общественной жизни. Многие исследования по проблеме героического в искусстве и эстетике были, в основном, описательными и оценочными. Эстетические исследования, в лучшем случае, затрагивают отдельные аспекты проблемы, хотя иногда весьма плодотворно [58]. Более эмпирические работы зачастую охватывают обширный историко-литературный материал [59], в том числе по русской литературе ХХ века [60]. Но, видимо, по мнению авторов большинства работ, героическое в достаточной степени определено самим словарным значением этого слова. Ссылки на труды эстетического характера в таких исследованиях, как правило, формальны (констатируют наличие многочисленных работ по данному вопросу). Об этом говорит тот факт, что новый этап осмысления героического начинается, по сути, с освоения методов и представлений западной науки первой трети ХХ века (см. далее о современных работах по проблеме героического).
С другой стороны, метод диалектического материализма позволял исследователям, ставившим перед собой задачу отличную от простого тиражирования идеологических оценок, связать героическое с ходом истории, выяснить его место и роль в историческом процессе. К тому же советские представления о героическом, при всех издержках идеологии, характеризовались определенным историческим и ценностным оптимизмом: критерием героизма в советской этике и эстетике стало соответствие субъективных устремлений объективному ходу исторического развития – соответствие выдающегося поступка интересам борьбы пролетариата, а поскольку считалось, что интересы пролетариата совпадают с интересами всемирно-исторического прогресса, – объективному ходу мировой истории. В советской эстетике понятие героического было тесно связано с представлением о положительном художественном идеале, об активном и действенном субъекте социалистического преобразования мира.
После распада СССР ситуация изменилась. Интерес к героическому резко упал (представляется, что вследствие общего кризиса системы общественных ценностей). Создается впечатление, что героическое стало восприниматься как «лишняя» категория. Так, изданный в 2003 году Ю. Боревым энциклопедический словарь терминов эстетики и теории литературы [61] содержит упоминание термина «герой» лишь в двух статьях. В одной из них («Герой») это лишь синоним термина «персонаж», другая («Героическая поэма») излагает теорию эпопеи, разработанную Торквато Тассо. А ведь книги Ю. Борева, изданные в советское время, содержат подробное рассмотрение героического, хотя и традиционное для советской эстетики.
Современное российское общество вместе с западным образом жизни восприняло и кризис ценностей, характерный для него в настоящее время. Именно поэтому категория героизма и героического потеряла свое былое значение. Старая система ценностей была дискредитирована, новая не создана и по сей день, хотя некоторые позитивные тенденции присутствуют. Идеал нравственного человека был потеснен буржуазным идеалом материального преуспевания, поскольку тяжелейший экономический кризис превратил вопрос материальной обеспеченности в вопрос физического выживания для значительной части российского общества. Идеал материального преуспевания в сочетании с общим падением нравственности сделал возможным положительную оценку образа преступника – вплоть до героизации организованных преступных группировок.
Туркиной героическое рассматривается как мифологема массового сознания, имеющая глубокие исторические корни, но изменившаяся в соответствии с условиями массового общества. Этому типу общества свойственна прогрессирующая нестабильность, из которой есть два выхода – гибель или регулярное обновление. Герой и персонифицирует процесс обновления для массового сознания – мифологизированного, не склонного к научно-теоретическому мышлению. Кроме того, мифологема героя помогает преодолеть отчуждающую суть массового общества. Четыре основных типа этой мифологемы героизируют массовое производство (внушая надежды и придавая силы всем безликим и безымянным труженикам), массовое насилие (убеждая в том, что террор творится ради осуществления объективных законов природы и истории), массовое потребление (в форме рекламных увещеваний формируя наивную веру в то, что каждому человеку толпы некая высшая сила подаст руку помощи) и массовые коммуникации (создавая иллюзию контакта и сопричастности целому миру).
Диссертация Г. Кривощековой раскрывает смысл героизма как культурно-исторической категории на материале истории европейских народов. Героизм понимается как высвобождение в экстремальных условиях или в кризисные периоды культуры внутренних творческих сил человека. Исследовательница отмечает односторонность существующих работ, изучающих механизм героизации в социуме, или образ героя в мифе и его метаморфозы, или «харизматическую личность» и т. д. Идеалистический подход, господствовавший до ХХ века, приводил к мистификации либо героической личности, либо самой истории. Диалектический материализм советской науки, подвергнувшийся идеологизации, попросту отбрасывал исследования, не отвечавшие идеологическим оценкам, что привело к суженному и одностороннему пониманию героизма.
Г. Кривощекова указывает на две стороны в проблеме героизма. «Формальная» сторона связана с особенностями восприятия человека как героя в индивидуальном или общественном сознании, что не всегда имеет отношение к героизму и часто связано с процессами героизации (мифологизации). «Содержательная сторона героизма включает в себя личность героя и весь спектр условий и обстоятельств, которые ведут ее к совершению подвига: ценности и идеалы личности, нравственные установки, исторические условия». Герой определяется как «личность, реализующая себя в подвиге во имя общезначимой ценности. Только в подвиге возможно совпадение ‹…› личного и общественного интересов, максимальное достижение личностью внутренней и внешней свободы, что и становится для нее самоосуществлением. Героизм же представляет собой сплав высочайшей духовности и высочайшей практической эффективности» [62].
Подводя итог нашему краткому экскурсу в историю героического, можно сформулировать несколько тезисов.
Во-первых, вопрос о сущности героизма занимает человечество с древнейших времен и рассматривается по-новому в каждую последующую эпоху.
«культурного героя», классическая героика античных эпосов, средневековый героизм рыцарского служения, новейшая героика чести. Т. е. героическое прошло длительный путь исторической эволюции от архаических ритуалов жертвоприношения или более позднего культа грубой силы (одушевленной, тем не менее, определенным пафосом) до героического подвига, исполненного высочайшей духовности.
– будь то платоновская идея героя – посредника между миром богов и миром людей (сохранявшая актуальность во всех идеалистических концепциях героического вплоть до XIX века) или марксистское представление о герое, чье место впереди народа, но не над ним. Такое понимание отсутствует лишь в тех концепциях, которые отказывают героизму в реальном бытии (в целом это характерно для западной общественной мысли ХХ века).
В-четвертых, понятия героизма и героического неразрывно связаны с категориями духовности и надличных ценностей. Релятивистские с точки зрения духовных ценностей концепции конца XIX века привели к формированию волюнтаристического понимания героизма, а в конечном счете – к тем или иным формам отрицания героического как объективно существующего явления общественной жизни. Это отрицание объяснимо объективными причинами. Теория Карлейля, противопоставлявшего героев – великих людей, творцов истории – остальным людям, не способным видеть истину, стала классической для западной философской мысли. После того, как теории о великих людях нашли свое крайнее воплощение в фашизме и были таким образом дискредитированы, она сохранила свое значение, поскольку герой Карлейля – скорее учитель, нежели властелин, – но внимание западных исследователей переместилось с личности героя на тех самых «остальных» и на их восприятие героя и героического.
В-пятых, представление о героизме как об объективном, исторически и социально обусловленном явлении представляется более плодотворным. Архаическая героика жертвоприношения коренилась в жизненном укладе первобытного общества, где имела значение не жизнь отдельного человека, а лишь выживание всей общины. Героизм мифологического «культурного героя», хотя и сохранил следы пассивной жертвенности, но в целом был одушевлен пафосом первых побед человека над природой. Классический героизм античных эпосов сделал субъективную волю героя, одушевленную «всеобщими силами действия», источником упорядочения мира (как важный элемент следует отметить также пафос собственности). Средневековая героика рыцарского служения впервые кодифицировала героический идеал, внеся в героическое самоопределение момент рефлексии. Героизм Нового времени (героизм чести), в котором рефлексированность самоопределения стала главным признаком, был вызван к жизни разрушением средневекового миропорядка – субъективность человека стала единственным источником ценностного упорядочения мира. Частным случаем новейшего героизма является революционная героика XIX–XX вв., вновь соединившая субъективные устремления человека и ценности сверхличного характера.
В-шестых, представляется возможным наметить общую типологию героического по двум независимым классифицирующим признакам: историческая ориентация (сохранение существующего миропорядка или формирование нового) и тип деятельности героя (активное деяние, как правило, в воинской сфере – или духовная работа).
числе и в поэзии Владимира Высоцкого. В сфере теоретического осмысления героики это кризисное явление выразилось в пестроте концепций героического, созданных в ХХ веке. В целом мы опираемся на понимание героического как объективного явления, хотя при выработке целостной концепции героического (потребность в которой вновь назрела) необходимо учитывать и различного рода функциональные теории героического. В особенности это касается литературоведения, имеющего дело со сферой общественного сознания. Ритуально-мифологические, функционально-социологические представления о героическом необходимо принимать во внимание как возможные инструменты порождения смысла участниками эстетического освоения действительности.
Таким образом, в настоящее время начинается новый этап осмысления героического как этической и эстетической категории. Автор надеется, что теоретическая часть диссертации внесет свой вклад в решение этой задачи. Применение теоретических выводов к творчеству В. С. Высоцкого имеет своей целью осветить почти не изученную сторону его поэтики и попутно вскрыть особенности проявления в поэзии Высоцкого некоторых общих тенденций развития общественного сознания в ХХ веке.
1.3. Содержание категории героического
Эстетический смысл героики формируют два источника. Первый – это исторически сформировавшееся содержание героизма, отражение которого является одной из сторон героического. Второй – место героического в системе эстетических категорий. Первая составляющая может быть описана на основе анализа исторических форм героизма и концепций, дающих осмысление этого общественного явления.
В предыдущем параграфе мы пришли к выводу, что героизм и героическое претерпели значительное развитие – от культа грубой силы до героического подвига, исполненного высочайшей духовности. Обобщая то, что говорилось выше об истории героизма и истории его осмысления, можно перечислить несколько основных моментов содержания героики.
– это мы видим и в платоновской идее героя – посредника между миром богов и миром людей, и в марксистском представлении о герое, который, «действуя в единстве с народом, всегда находится впереди него, но не над ним» [63]. Мы видели, что среди героических добродетелей по мере развития категории все больший вес приобретали духовные и нравственные ценности. Героизм и героическое осознавались как связь человека-героя со сферой надличных ценностей, будь то мир богов, трансцендентный абсолют или прогрессивные тенденции общественной жизни. Подвиг или иное деяние, через которое герой осуществляет эту связь и сообщает реальное бытие этим сверхличным ценностям, имеет значение для всего общества, в пределе – для всего хода человеческой истории. Это деяние зачастую связано с чрезвычайным напряжением духовных и физических сил, вплоть до пренебрежения собственной жизнью и самопожертвования. Результат героического действия соответствует его масштабу: мифологический культурный герой участвует в обустройстве мироздания, субъективная воля героев классического эпоса есть источник ценностного упорядочения мира, герои Нового времени – воины, революционеры, мыслители – оказали влияние не только на облик политической карты мира, но и на общественное сознание.
Г. Кривощекова видит специфику героизма в том, что в подвиге объективируется нравственное величие личности. «…В становлении героических характеров играли большую роль: наличие возвышенных идеалов, индивидуальная потребность в самоутверждении, самоуважении, самореализации; испытание в экстремальной ситуации, способствующее физическому и духовному “самособиранию” личности. Героическая личность, стремясь к свободе и самоосуществлению, внутренней целостности, гармонии и счастью, вынуждена преодолевать несовершенства мира, тем самым изменяя его. Подвиг, утверждающий общезначимые ценности ‹…›, рассматривается как прорыв к свободе и справедливости, что вызывает у людей чувство сопереживания герою (идентификацию) и эстетическое переживание возвышенного: очищение – катарсис укрепляет веру в возможности человека и надежду на лучший мир» [64].
Диссертация Г. Кривощековой представляет собой обстоятельное культурно-историческое исследование героического в истории европейских народов. Эту трактовку героизма можно считать итоговым на данный момент обобщением исторической составляющей содержания категории.
Ситуация со второй составляющей смысла героики – ее местом в системе эстетических категорий – гораздо сложнее. В систему эстетических категорий, которая начала формироваться еще в античности и претерпевала постепенные изменения вплоть до наших дней, героическое вошло лишь во второй половине ХХ века. В 1960–80-е гг. в советской эстетике имел место целый ряд попыток заново упорядочить всю систему категорий, в том числе и с учетом героики, или просто определить основные взаимосвязи героического и других категорий эстетики [65]. Но к созданию единой и непротиворечивой системы эстетических категорий эти попытки не привели. Практически каждый автор выдвигал свои основания для классификации; для некоторых работ, как, например, для книги В. Шестакова характерно преобладание исторической описательности над системным анализом эстетических категорий. В еще большей степени этим страдает работа В. Мовчан «Героическое в системе эстетических категорий», где трактовка эстетических категорий и их взаимоотношений отличается схематичностью и чрезмерной идеологической оценочностью.
Достаточно устойчивой можно считать систему, данную в словаре «Эстетика», вышедшем в 1989 г., однако распад СССР вместе с главенством коммунистической идеологии как бы «упразднил» и эстетическую систему, которая была этой идеологией проникнута. Следует констатировать, что и на настоящий момент такой теоретической системы, которую можно считать адекватной современному состоянию основных эстетических категорий, в общепринятой научной практике нет. В «Теории литературы» ИМЛИ РАН (2001–2005) эта проблема не рассматривается. В учебном пособии «Теория литературы» (2004, ред. Н. Д. Тамарченко) приводится система В. Тюпы, одного из авторов пособия, – та же, что содержится в книге «Художественность литературного произведения», вышедшей 1987 г. (этой системе, как и другим, созданным в 1980-х гг., свойственна известная мера оригинальности, сочетающаяся с некоторой односторонностью).
существующих исследований, а кроме того, отвечают специфике творчества Владимира Высоцкого.
Почти все советские исследователи связывают героическое с прогрессивными тенденциями общественной жизни. Н. Киященко, один из первых исследователей героики, считал героическое как бы эстетической «разведкой» будущего общественного устройства [66]. Разумеется, «ведущие тенденции» связывались с неизбежным крахом капитализма и построением коммунистического общества – т. е. героическое понималось как проявление революционного развития общественной жизни. Г. Кривощекова, выделяя два типа героизма, один из которых направлен на служение обществу и изменение мира, а второй на сохранение и защиту, служение в рамках некоторой системы ценностей, – все же более близка к истине.
Однако если связать «ведущие тенденции общественной жизни» не с одной лишь революционностью, но с понятием прогресса в целом, то следует согласиться с утверждением, что в героическом отражаются «объективное содержание общественной жизни определенной эпохи и его субъективная оценка» [67] и эстетический идеал данной эпохи, воплощенный «в диалектическом единстве общественного и личного интереса» [68]. С этим согласуется и мнение В. Жаринова, который считает героическое той эстетической формой, которая «способна обобщить все случаи противодействия совершенства несовершенству» [69]. Таким образом, в системе Жаринова героика оказывается непосредственно связана с патетическим, которое есть борьба между совершенством и несовершенством в идеальной сфере (драматическое – в реальной) [70].
При всей неоднозначности предложенных В. Жариновым оснований эстетической системы на эту взаимосвязь героики и патетики следует обратить особое внимание. Понятия героического и пафоса связывал еще Гегель, понимая пафос как «оправданную в себе самой силу души, существенное содержание разумности и свободной воли», «существенное разумное содержание, которое присутствует в человеческом «я», наполняя и проникая собою всю душу» [71]. В современном литературоведении пафос понимается как идейно-эмоциональная оценка, которую автор дает изображаемой действительности. «Пафос, утверждающий одни свойства социально-исторических характеров, одни формы человеческого поведения и отрицающий другие, придает произведению ценность нравственной истины» [72].
Интересно, что Е. Руднева выделяет различные разновидности пафоса, но ряд перечислений (в нескольких местах ее книги) всегда начинается с трех из них – трагического, героического и комического (как вариант – сатирического). Поскольку трагическое, сатирическое (комическое) и героическое являются эстетическими доминантами поэзии Владимира Высоцкого, представляется логичным обратить внимание на это совпадение.
«эстетическую ценность предметов и явлений, которые обладают большой положительной общественной значимостью, но в силу своей колоссальной мощи и масштабов не могут быть сразу полностью освоены обществом, личностью, таят в себе огромные потенциальные силы» [73]. «С категорией прекрасного связаны наши представления об эстетическом идеале, о красоте природы и человека, о природе искусства, о характере ряда эстетических ценностей в общественной жизни человека» [74]. Однако героическое «не может быть отнесено к оценке предметов и явлений природы» [75]; трагическое «связано с человеком, на более низких уровнях эстетической действительности трагическое не возникает» [76]; «истинная область комического – человеческое общество» [77].
Т. е. категория пафоса «человекоразмерна», а три вышеперечисленных его вида, которые можно предположительно считать основными разновидностями пафоса (то, что именно они первыми приходят в голову исследовательнице каждый раз, когда она берется перечислять виды пафоса, представляется не случайным) – непосредственно связаны с категориями ценности и оценки. Не случайно постмодернистская литература по определению лишена патетичности. «“Постмодернизм” определяется Лиотаром как “недоверие к метаповествованиям”, в результате которого они “теряют своих “действующих лиц”, “великих героев”, свои “опасности”, “великие приключения” и “великую цель”, рассыпаются на множества локальных языковых элементов и утрачивают свою легитимирующую мощь» [78]«дегероизация, травестия, повышенное внимание к умственному и нравственному уродству, психопатологии, разрушительному началу в людях, расщепление фигуры человека, “смерть” субъекта, “рассеиваемого” в языке, экстериоризация коллективного бессознательного», а также «оперирование симулякрами, апсихологизм, деперсонализация, создание “мерцающих” гибридно-цитатных персонажей, использование авторской маски, пастиша, шизоанализа» [79].
Таким образом, с точки зрения пафоса героическое обладает наибольшим количеством общих черт с трагическим и сатирическим (комическим), что дает нам основания полагать эти три категории наиболее тесно связанными друг с другом. В таком случае и на уровне содержания должны обнаружиться некоторые общие черты, образующие основание для сравнения этих эстетических категорий (хотя бы достаточно абстрактное).
Вероятно, таким «общим знаменателем» можно считать категорию свободы. «В героическом выражается творческая созидательная мощь человека, его вера в силу своего разума и в способность подчинить себе силы природы» [80] – т. е., героическое деяние расширяет сферу общественной свободы [81], или же, по крайней мере, демонстрирует высшую степень человеческой свободы, показывая преодоление витального духовным.
«В характеристике трагического героя важно не столько то, что он действует против анонимной необходимости или сталкивается с другой личностью. Важно прежде всего то, что он действует, т. е. пользуется свободой или осознает себя субъктивно свободным в действии, а значит и может совершать ошибки и преступления (быть виновным). ‹…› Таким образом, трагический герой – центр свободной активности, он не созерцатель. ‹…› Трагический ход событий может быть описан через диалектику раскола целого на непримиримые враждующие стороны, их взаимное уничтожение в результате…» [82] Сущность трагического в самом абстрактном виде можно определить как столкновение свободы и необходимости. Так понимал трагическое Шеллинг, гегелевское понимание трагического как столкновения двух в равной мере нравственно оправданных целей в принципе не противоречит такой схеме.
Т. е. героическое, в зависимости от своего вида (изменение мира, утверждение новых ценностей – или сохранение уже существующих) может быть истолковано или как победа свободы над необходимостью, расширение сферы человеческой свободы; или как совпадение свободы и нравственной необходимости (которое само осознается как нравственная ценность). Трагическое же есть столкновение свободы и необходимости (существование двух равноправных истин, двух сфер свободы наиболее ярко демонстрирует человеку существование необходимости, которая есть граница свободы). Это столкновение имеет результатом победу необходимости, но эта победа парадоксальным образом воспринимается одновременно как восстановление нравственной гармонии (Гегель) и как утверждение человеческой свободы (Шеллинг).
Сатира, в свете вышеприведенных рассуждений, может быть определена как утверждение свободы через демонстрацию мнимой необходимости и разоблачение мнимой природы этой необходимости.
Разумеется, такое предположение о взаимосвязи категорий героического, трагического и сатирического является лишь гипотезой. Однако представляется, что данная гипотеза может быть инструментом при анализе творчества Владимира Высоцкого, поскольку герой его поэзии – это «свободоодержимая нравственная личность человека, остающегося самим собой в самых сложных ситуациях, утверждающего себя через преодоление жизненных преград и трудностей» [83].
Обрисовав эстетическое содержание героического, нужно в общих чертах описать, каковы основные мотивы, в которых оно выражается в конкретных художественных произведениях (т. е. элементы внутренней формы, в которые это содержание пересоздается автором).
Геройактивен, поскольку действует обычно или в ситуации коллизии, которая требует активных действий для изменения сложившегося положения; или в ситуации отсутствия внешних упорядочивающих сил, когда активность героя есть единственный источник такого упорядочения. Героический индивид обладает самостоятельностью характера и воли, в силу этого он берет на себя бремя всего действия и всей ответственности за последствия этого действия.
Гегель говорит и о цельности героического характера, который совмещает в себе различные виды пафоса (в данном случае – различные душевные качества; в эстетике реализма это проблема правдоподобности изображаемого).
При этом один из видов пафоса является магистральным, а именно – что выводит нас на следующий мотив.
Система ценностей, совокупность «всеобщих сил действия» в терминологии Гегеля. Обычно героическое связывается с такими понятиями как «мужество», «стойкость», «самопожертвование» «патриотизм», и сопутствующей им парадигмой ценностей (например, в произведениях с военной тематикой). Гегель относил к «всеобщим силам действия» не только семью, родину, государство, церковь и т. д., но и такие ценности, как дружба, достоинство, – т. е. общие духовные и нравственные представления. Современной «военной» литературе бывает свойственно символическое замещение всей родной земли образом «малой родины», а всего народа – образом близких персонажу людей.
Хотя героика чести может быть связана с любыми ценностями (в том числе ложными, что перебрасывает мост в область трагического), система ценностей, как правило, принимается за таковую определенным сообществом людей. «Герой-одиночка» тяготеет скорее к трагизму – его одиночество предполагает «неправильное» устройство мира: окружающие живут неистинными ценностями. Мир героического индивида, напротив, гармоничен, между миром и героем нет дисгармонии. Даже коллизия свободы и необходимости осознается как элемент этой гармонии.
. Некая сила, воплощающая идею необходимости, и в силу этого противостоящая свободной личности героя и его системе ценностей. Может быть как персонифицированной в конкретном характере, так и представленной совокупностью персонажей, или же оформленной в виде абстрактного образа (вражеская армия, косный общественный строй, бюрократическая машина и т. п.). Антагонист, персонифицированный в характере, может выступать носителем противоположенных ценностей, (здесь намечается переход в область трагического), но это не обязательно – противодействие герою может не соотноситься с его системой ценностей.
Конфликт между героем и антагонистом полагается не имеющим мирного разрешения, что влечет за собой наличие следующего мотива.
столкновение героя и антагониста. У Гегеля ситуация – неотъемлемый компонент действия, ближайшее конкретное воплощение идеала, т. е., в современной терминологии, первичный содержательный элемент, в котором находит воплощение категория героического. Так как ситуация всегда связана с определенным местом (пространством) и временем, то понятие ситуации хронотопично. Т. е. героическую ситуацию можно определить как специфический хронотоп, организованный вокруг героического характера. Для героики характерны ситуации экстремальные, «пограничные», несущие опасность. Такая ситуация может проистекать из «общего состояния мира», но может быть и вкраплением в «прозаическую» действительность, когда перестают действовать законы прозаического мира, ход событий становится непредсказуемым, т. е., героическую ситуацию можно уподобить точке бифуркации в развитии динамической системы [84].
очень важен для категории героического. В архаической героике смерть героя была переходом в высшее состояние (Валгалла у германских народов). Позже это инобытие стало восприниматься более образно: герой покрывает себя славой и таким путем увековечивает свое имя. Смерть героя во имя утверждения сверхличных ценностей есть не поражение, но победа, поскольку она обеспечивает сохранение общества, разделяющего эти ценности. В современном варианте героики смерть героя не является обязательным элементом, в этом одно из существенных отличий героического и трагического [85]. Герой может и победить, утвердив свою систему ценностей, и остаться в живых.
Мотив славы (памяти) также является одним из самых древних. «Слава в грядущих поколениях – центральная ценность героической этики. …Смерть выступает в качестве момента, когда герой переходит в мир славы, ибо только со своей смертью он достигает завершенности и только слава остается после конца его дней» [86]. Герой, обессмертивший свое имя, остается жить в памяти общества, во имя которого он совершает подвиг. Однако в современном варианте героики мотив памяти может и не входить в число решающих мотивировок, определяющих выбор героя в пользу героического самоопределения.
Итак, архаическим первоисточником героического является ритуал человеческого жертвоприношения, призванный так или иначе способствовать выживанию рода как целого. Однако в процессе исторической эволюции категория героического прошла длительный путь развития, по мере которого в содержании категории все более возрастали, с одной стороны, роль человеческой активности (вплоть до культа грубой силы), а с другой стороны – значение духовной составляющей, сверхличных ценностей, составляющих пафос героического деяния. Современное понимание героизма и героического предполагает осознанность выбора в пользу героического самоопределения, причем этот выбор совершает личность, осознающая себя как таковая. Чем более выражены личностные качества в герое, тем более яркой является художественная реализация героического.
Эстетическая категория героического тесно связана с понятием пафоса как идейно-эмоциональной авторской оценки изображаемого. Категория пафоса «человекоразмерна», это дает нам основание считать героическое, трагическое и комическое (сатирическое) основными видами пафоса, поскольку эти эстетические категории связаны исключительно со сферой общественной жизни и не существуют в природном мире.
Сущность героического пафоса – в расширении сферы человеческой свободы в ее столкновении с необходимостью или же, по крайней мере, в изображении высшей степени человеческой свободы, через преодоление витального духовным. В зависимости от исторической ориентированности героического (изменение мира, утверждение новых ценностей – или сохранение уже существующих), оно может быть истолковано или как победа свободы над необходимостью, расширение сферы человеческой свободы; или как совпадение свободы и нравственной необходимости (которое само осознается как нравственная ценность).
В литературе героическое воплощается в образе героя, активной личности, действия которой одушевлены пафосом сверхличных общечеловеческих ценностей. Герой действует в экстремальной ситуации, поскольку от его действий зависит, в конечном счете, будущее всего общества: герой является выразителем передовых тенденций общественного прогресса или защитником существующего миропорядка. Герой обладает самостоятельностью характера и воли, в силу этого он берет на себя бремя всего действия и всей ответственности за последствия этого действия. Цена успеха в героическом деянии всегда предельно высока – вплоть до самопожертвования. Смерть героя является выражением предельной степени человеческой свободы – это момент торжества героя, высшего совпадения его субъективных устремлений и сверхличных ценностей. Этим героическое отличается от трагического, сущностью которого также является столкновение свободы и необходимости, но трагический конфликт разрешается победой необходимости.
[13] Шестаков, В. П. Эстетические категории. Опыт систематического и исторического исследования / В. П. Шестаков. – М.: Искусство, 1983. – С. 199.
[14] См. например: Шестаков, В. П. Героическое / В. П. Шестаков // Шестаков В. П. Эстетические категории. Цитир. изд.; Мовчан, В. С. Героическое в системе эстетических категорий / В. С. Мовчан. – Львов: Вища шк. Изд-во при Львов. гос. ун-те, 1986; Кривощекова, Г. А. Герои и героизм в культурно-историческом бытии народов Европы и России. Дис… канд. филос. наук: 24.00.01 / Тюменский гос. ин-т искусств и культуры. – Тюмень, 2003; Туркина, В. Г. Мифологема героя и массовое сознание. Дис... канд. филос. наук: 09.00.11 / Саратов. гос. ун-т им. Н. Г. Чернышевского. – Саратов, 2001.
[15] Гуревич, А. Я. О природе героического в поэзии германских народов.// Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз., 1978, №2 (т. 37). – С. 135
[16] Гуревич, А. Я. Указ. соч., С. 141
[18] Мифы народов мира. М., 1997. С. 25.
[19] Мелетинский, Е. М. Происхождение героического эпоса. (Ранние формы и архаические памятники) / Е. М. Мелетинский. – М.: Изд-во восточной литературы, 1963. – С. 31
[20] Гегель, Г. В. Ф. Соч. в 14 тт. / Г. Гегель. – М., 1929–1958. – Т. 7. – С. 112.
– М.–Л., 1931. – Т. 3. – С. 88–90.
– М.: Искусство, 1968–1973. – Т. 1. – С. 197
[23] Antonaccio, C. M. Contesting the Past: Hero Cult, Tomb Cult, and Epic in Early Greece // American Journal of Archaeology. – Vol. 98, No. 3 (Jul., 1994). – P. 389-410.
[24] Античная мифология: энциклопедия. – М.: Эксмо; СПб.: Мидгард, 2004. – С. 527–530.
[25] Там же, С. 534.
[26] См.: Лосев, А. Ф. История эстетических категорий / А. Ф. Лосев, В. П. Шестаков. – М.: Искусство, 1965. – С. 103, 110.
– Vol. 45, No. 4. (Oct., 1970). – P. 593.
[28] Косиков, Г. К. Средние века // История французской литературы: Учебник / Л. Г. Андреев, Н. П. Козлова, Г. К. Косиков. – М.: Высшая школа, 1987. – С. 16.
[29] Гуревич, А. Я. Категории средневековой культуры / А. Я. Гуревич. – М., 1972. – С. 186.
[30] Гуревич, А. Я. Указ. соч., С. 184.
[31] Гуревич, А. Я. Указ. соч., С. 185.
[33] Anderson, A. Heracles and His Successors: A Study of a Heroic Ideal and the Recurrence of a Heroic Type / A. Anderson // Harvard Studies in Classical Philology. – Vol. 39. (1928). – P. 10.
[34] Зейналова, Г. Р. Проблема героического в искусстве. Автореф. дис… канд. филос. наук: 09.00.04 / Азерб. гос. ун-т им. С. М. Кирова. – Баку, 1983. – С. 15.
[35] Бахтин, М. М. Эпос и роман / М. М. Бахтин. – СПб.: Азбука, 2000. – С. 218.
[36] Так В. Кожинов характеризует Тиля Уленшпигеля – персонажа немецкого народного романа. – Кожинов, В. В. Происхождение романа. Теоретико-исторический очерк / В. В. Кожинов. – М.: Сов. писатель, 1963. – С. 120.
[38] Маркс, К. Сочинения. Изд. 2-е. / К. Маркс, Ф. Энгельс.– М.: Госполитиздат, 1957. – Т. 8. – С. 120.
[39] Гегель, Г. В. Ф. Эстетика. Цитир. изд. – Т. 2. – С. 271
[40] Тюпа, В. И. Художественность литературного произведения. Вопросы типологии / В. И. Тюпа. – Красноярск: Изд-во Краснояр. ун-та, 1987. – С. 104-105.
[41] См.: Saints and Revolutionaries: The Ascetic Hero in Russian Literature. By Marcia A. Morris. Author of Review: Yury Ivonin / Y. Ivonin // Sixteenth Century Journal. – Vol. 25, No. 4 (Winter, 1994). – P. 942-943.
– М., 1962 – Т. 3. – С. 47.
[43] См.: Булгаков, С. Н. Героизм и подвижничество / С. Н. Булгаков. – М.: Русская книга, 1992.
[44] Мовчан, В. С. Указ. соч., С. 23.
[45] Ogburn, W. F. The Great Man versus Social Forces / W. Ogburn // Social Forces. – Vol. 5, No. 2 (Dec., 1926). – P. 225–231.
[46] Кэмпбелл, Дж. Тысячеликий герой / Пер. с англ. А. П. Хомик. – М.: Рефл-бук, АСТ, К.: Ваклер, 1997. – С. 254, 371.
– New York: Duell, Sloan and Pearce, 1943.
[48] Glicksberg, Ch. I. The tragic hero / Ch. Glicksberg // Heroes and Anti-Heroes: A Reader in Depth: 356-366 / Harold Lubin (ed.). – Scranton, PA: Chandler. 1968; Schlesinger, A., Jr. The decline of heroes / A. Schlesinger // Heroes and Anti-Heroes: A Reader in Depth: 348-351 / Harold Lubin (ed.). – Scranton, PA: Chandler. 1968
[49] Schlesinger, Arthur, Jr. Ibid., p. 341. Цит. по: Porpora, D. Personal Heroes, Religion, and Transcendental Metanarratives / D. Porpora // Sociological Forum. – Vol. 11, No. 2 (Jun., 1996). – P. 214.
[50] Boorstin, D. From hero to celebrity: The human pseudo-event / D. Boorstin // Heroes and Anti-Heroes: A Reader in Depth: 325-340 / Harold Lubin (ed.). – Scranton, PA: Chandler. 1968.
[51] Boorstin, Daniel. Ibid., p. 336. См. также о книге Бурстина «Имидж»: Указ. соч., С. 209.
[52] См.: American Heroes: Myth and Reality by Marshall W. Fishwick. Author of Review: John T. Ball / J. Ball // The Journal of American Folklore. – Vol. 69, No. 272 (Apr., 1956). – P. 183
[53] Fishwick, M. Introduction / M. Fishwick // The Hero in Transition: 5-14 / R. B. Browne and M. Fishwick (eds.). – Bowling Green, OH: Bowling Green University Press. 1983
[54] См.: Klapp, O. E. The Creation of Popular Heroes / O. Klapp // The American Journal of Sociology. – Vol. 54, No. 2 (Sep., 1948). – P. 135-141; Idem. Heroes, Villains and Fools, as Agents of Social Control // American Sociological Review. – Vol. 19, No. 1 (Feb., 1954). – P. 56-62; Idem. Social Types: Process and Structure // American Sociological Review. – Vol. 23, No. 6 (Dec., 1958). – P. 674-678.
// The American Journal of Sociology. – Vol. 54. No. 2 (Sep., 1948). – P. 138.
[56] См: America's Heroes: The Changing Models of Success in American Magazines. Theodore P. Greene. Review author: John B. Boles / J. B. Boles // The Journal of Southern History. – Vol. 37, No. 2. (May, 1971). – P. 327-328; Шестаков В. П. Указ. соч., С. 209.
[57] Porpora, D. V. Personal Heroes, Religion, and Transcendental Metanarratives / D. Porpora // Sociological Forum. – Vol. 11, No. 2 (Jun., 1996). – P. 209–229. Интересно, что выводы Д. Порпоры имеют определенное сходство с советской концепцией будничного героизма.
– и др.
– М.: Просвещение, 1974. Автор анализирует обширный историко-литературный материал с древнейших времен до второй половины XIX века, в книге много ценных фактографических наблюдений, но само понятие героического не получает никакого определения, выглядит самодостаточным понятием – это вообще характерно для историко-литературных исследований проблемы героического, изданных в советское время. Для А. И. Кузьмина к «героической теме» относится все, что касается войны и армии, вплоть до сатирического изображения армейских пороков. При таком подходе границы героического неоправданно расширяются, содержание категории становится расплывчатым, а иногда даже подменяется противоположным по эстетической природе.
[60] См. напрмер: Заморий, Т. П. В поисках героя современника: Героическое начало в современной прозе / АН УССР, Ин-т литературы им. Т. Г. Шевченко. – Киев: Наук. думка, 1990; Леонов, Б. А. Утверждение: Героико-патриотическая тема в русской и советской литературе / Б. А. Леонов. – М.: Худ. лит., 1988; Его же. Эпос героизма: Тема героического в русской советской прозе / Б. А. Леонов. – М.: Просвещение, 1975
[61] Борев, Ю. Б. Эстетика. Теория литературы: Энциклопедический словарь терминов / Ю. Б. Борев. – М.: Астрель, АСТ, 2003. – 575, [1] с.
[62] Кривощекова Г. А. Герои и героизм в культурно-историческом бытии народов Европы и России. Дис… канд. филос. наук: 24.00.01 / Тюменский гос. ин-т искусств и культуры. – Тюмень, 2003. – С. 45.
– М.: Политиздат, 1989. – С. 60.
[64] Кривощекова, Г. А. Герои и героизм в культурно-историческом бытии народов Европы и России: Автореф. дис… канд. филос. наук: 24.00.01 / Тюменский гос. ин-т искусств и культуры. – Тюмень, 2003. – С. 14.
[65] Киященко, Н. И. Героическое как категория эстетики: Автореф. дис… канд. филос. наук: 09.00.04 / Ин-т философии АН СССР. Сектор эстетики. – М., 1964; Жаринов, В. М. К вопросу о систематизации категорий эстетики: Автореф. дис… канд. филос. наук: 09.00.04 / Ин-т философии АН СССР. – М., 1982; Зейналова, Г. Р. Указ. соч.; Крюковский, Н. И. Проблема систематизации основных эстетических категорий: Автореф. дис… доктора филос. наук: 09.00.04 / МГУ им. М. В. Ломоносова. – М., 1983; Шестаков, В. П. Героическое / В. П. Шестаков // Шестаков В. П. Эстетические категории. Цитир. изд.; Мирошникова, Л. А. Нравственно-эстетическая сущность героического и проблема его художественного воплощения. Автореф. дис… канд. филос. наук: 09.00.04 / ЛГУ им. Жданова. – Л., 1984; Утемисов, К. Т. Эстетическая природа героизма: (На материале каз. лит.). Автореф. дис… канд. филос. наук: 09.00.04 / МГУ им. М. В. Ломоносова. – М., 1985; Мовчан, В. С. Указ. соч.; Тюпа В. И. Указ. соч.; Михайлов, М. И. Основные эстетические категории: опыт систематизации / Под ред. проф. Е. Г. Яковлева. – Саратов: Изд-во Саратов. ун-та, 1990.
[66] Киященко, Н. И. Указ. соч., С. 16.
[67] Киященко, Н. И. Указ. соч., С. 7.
–8.
[69] Жаринов, В. М. Указ. соч., С. 22. В. Жаринов предложил в качестве основы для эстетической системы категории совершенства и несовершенства (причем и первое, и второе может быть реальным и идеальным): «…Следует определить совершенство как свойство, в наибольшей степени способствующее удовлетворению духовных (духовно-практических) потребностей человека, и наоборот, свойство в наибольшей мере препятствующее удовлетворению человеческих потребностей – в качестве несовершенства» (Указ. соч., С. 15).
[70] Жаринов, В. М. Указ. соч., С. 19.
[71] Гегель, Г. В. Ф. Эстетика. Цитир. изд. – Т. 1. – С. 241.
[72] Руднева, Е. Г. Пафос художественного произведения / Е. Г. Руднева. – М.: Изд-во Моск. ун-та, 1977. – С. 157.
– М.: Политиздат, 1989. – С. 43.
[74] Шестаков, В. П. Эстетические категории. Цитир. изд., С. 51.
[75] Шестаков, В. П. Указ. соч., С. 86.
[76] Крюковский, Н. И. Указ. соч., С. 21.
[77] Руднева, Е. Г. Указ. соч., С. 158.
– Мн.: Интерпрессервис; Книжный Дом. 2001.– С. 616-617.
[79] Указ. соч., С. 690.
[81] Ср.: «Если прекрасное – сфера свободы, то возвышенное – сфера относительной несвободы человека». – Эстетика: Словарь / Под общ. ред. А. А. Беляева и др. – М.: Политиздат, 1989. – С. 43. Т. е. героическое обеспечивает переход возвышенного в прекрасное через освоение возвышенного человеком, через победу над грандиозными явлениями природы.
[82] Любимова, Т. Б. Трагическое как эстетическая категория / Т. Б. Любимова [Отв. ред. М. Ф. Овсянников]. – М.: Наука, 1985. – C. 14–15.
– М.: ГКЦМ В. С. Высоцкого, 1998. – С. 268
[84] См. например: Пригожин, И. Конец определенности. Время, хаос и новые законы природы / И. Пригожин. – Ижевск: НИЦ «Регулярная и хаотическая динамика», 2000. – 208 с. Сходная точка зрения на процессы в культурной жизни общества была высказан Ю. Лотманом: Лотман, Ю. М. Культура и взрыв / Ю. М. Лотман. – М.: Гнозис, 1992.
[85] См.: Ершов, Л. Ф. Волшебный кристалл: Социалистический реализм сегодня и завтра / Л. Ф. Ершов, И. К. Кузьмичев. – М., 1987.– С. 137.
[86] Гуревич А. Я. Указ. соч., С. 133.