ОХОТА НА ЧЕЛОВЕКА [1]
Все верну лось на круг,
И Распятый над кругом висел.
В. С. Высоцкий
1.
Лунной ночью, стоя в люльке канатной дороги над памирской рекой Вахш — в переводе Бешеная, — ошеломленные стенанием и храпом воды, проламывающей путь в скалах, ворочащей валуны и дробящей камни в лунную пыль, вы заметите вспышки серебряных нитей, пронизывающих ущелье, — ток воды через воду, движение струй, слитых в единый стон, единую страсть клокочущего потока.
Так собирает в единый поток многозвучное песенное творчество Владимира Высоцкого стремление к духовному освобождению человека. Проявившееся еще в раннем «блатном» цикле как стихийная жажда воли заточенных персонажей, это стремление обрело трагическую глубину в песнях, отвергающих земную реальность, полных тоски и томления живой душ и, заключенной в мертвом предметном мире.
Идея свободного утверждения личности проявлена в песнях, посвященных противоборству человека его рабской судьбе, социаль но обусловленной тоталитарным насилием. Эта драматическая тема, требовавшая от человека воплощения в поступке, решалась поэтом в многочисленных военных песнях — «песнях-ассоциациях», на чем настаивал Высоцкий, песнях-метафорах, выражающих экстремальными поэтическими средствами социальную трагедию народа.
К непоср едств енному воплощению противостояния власти и общества Высоцкий обратился в 1966 году, помеченном процессом Даниэля и Синявского, переложив на современный ла д пушкинскую «Песн ь о вещем Олеге».
Пушкин, сам в некоторой степени кудесник и любимец богов, обращается к летописному источнику с патриархальной просветленност ью, возвращающей нас к его известному восклицанию: «Что за прелесть эти сказки !». Вот как комментирует он легенду о князе Олеге в письме к А. Бестужеву от 1825 года: «Товарищеская любовь старого князя к своему коню и заботливость к его судьбе есть черта трогательного простодушия — да и проис ше ствие само по себе в своей простоте имеет много поэтического».
«Олег бы по слушал — еще один щит прибил бы к вратам Цареграда!». Вместо одного щита на воротах было бы два, и потомкам было бы легче примир иться с действительностью. Но недоверчивый князь погиб, не приб ив второго щита, разочарование поро дило у потомков скептицизм, изощрило их лука вый ум и заставило пересмотреть отно шение к летоп исным источникам.
«Все мы сказками слегка объегорены», — сетует Высоцкий в своих вариациях на тему кота из пушкинского же Лукоморья, и недоверие его к преданию заходит настолько далеко, что и подлинность самой лошади вызывает у него сомнение. В простом, вполне буднич ном занятии князей — верховой езде — Высоцкий, сын своего лукавого века, находит скрытый смысл и утверждает, что «в переносном смысле они ездили на н ароде».
Это утверждение он развива ет в песне «Бег иноходца» (1977 [2]), где состоян ие лошади описано как собственный опыт: «Вот и я оседлан и стреножен, рот мой разрывают удила». В «Беге иноходца» много других подробностей взаимоот ношений наездника и лоша ди, которых мы теперь касаться не станем. Заметим то лько, что разл ичное обращение князей 1822 и 1966 годов со своими лошадьми определяет и раз ное отношение к кудесн икам. Пятьдесят пламенных лет (1917–1966) лишили волхвов их прежнего ореола, и в песне Высоцкого волхв предстает перед новым и уже вполне самодеятельным князем в несколько потрепанном виде:
Как вдруг подбегает к нему человек
И ну шепелявить чего-то.
«ну только собрался идти он на вы», волхвы появляются уже компанией, предварительно хлебнув для храбрости:
Как вдруг прибежали седые волхвы,
К тому же разя перегаром, —
деталь, обличающая в современных кудесниках деклассированных личностей, пьющих разную дрянь и занюхивающих мануфактурой.
Эта сомнительная компания, окружившая князя, дословно повторяет предсказание волхва 1822 года: «Примешь ты смерть от коня своего!».
И долго дружина топтала волхвов
Всевластию дружин мы обязаны рождением жа нра скоморошьего, нарочитой примитивизацией стиля («злая гадюка кусила его») и самой манерой исполнения Высоцким «Песни о вещем Олеге», манерой, которая не столько пародирует Пушкина, сколько характеризует современность, описывая ее как самые мрачные времена бесправия. Одной лексической деталью Высоцкий переносит предание в современность, а князя — из ры царских времен во времена преодоления волюнтаризма в области внутренней политики. Заметив, что покаравший волхвов князь «свою линию гнул, да так, что никто и не пикнул», Высоцкий высказывает предположение, что некоторое искривление партийной линии, имевше е место в недавнем прошлом, успешно преодолевается.
Предполо жение поэта оправдалось. Загнутая в другую сторону, партийная линия вскоре ощутимо сдавила горло разного рода предсказателям, и уже со следующего года в песнях Высоцкого появляется мотив перехваченного горла, хрипен ия и страха , вы званного погружением общества в духовный вакуум. «Спасите наши души, мы бредим от удушья» («SOS», 1967). Перебои с дыханием начинают ощущать различные слои общества, и представители их простодушно подписывают обращения к князю с просьбой урезонить дружину, которая гнет замечательную княжескую линию совсем не в ту сторону.
— и та же неистовая страсть к жизни, что и в песнях о войне, то же гибельное напряжение, тот же отчаянный кр ик обозначили про исходящее как кроваву ю бойню на заснеженном поле, облаву, «Охоту на волков» (1967).
Как всякое произведение, задевшее жизненный нерв нации, эта песня, кажется, не могла быть не написана — так мгновенно она была узнана и принята народом как его собственный опыт, как собственное метание под ружейными дулами. «... Володя Высоцкий впервые пел “Охоту на волков”, — вспоминает Ю. Любимов. — Когда он зако нчил, то я думал, что театр рухнет, — зал просто с ума сошел!». И не один зал, как скоро выяснилось.
Антропоморфизм песни настолько оче вид ен, что дошел даже до соз нан ия «отв етственного товарища», воскликнувшего в беседе с ее автором: «Да это ж про ме ня, про нас про всех, какие к черту волки» («Ответ на песню “Охота на волков ”», 1972). На незав идное, казалось бы, место окровавле нных волков прет ендуют, впрочем, не только партийные функционеры, но и представ ители чуть ли не всех социальных, политических, профессиональных и этническ их групп общества.
Тема духовного бунта, определяющая внутренний строй поэзии Высоцкого, заставля ет видеть в избиваемых волках носителей стихийной свободы — «детей войны, да и ежовщины», которым он посвятил столько песен. Общая память, общая причастность к поре жизни, определяющей облик поколения и давшей импульс по эзии Высоцкого, звучат в его горестном, безответ ном крике: «Где же ты, желтоглазое племя мое?». В общих истоках жизни находит он причину безнаказанного избиения вольных детей улицы, — в родовом запрете выбора, в материнском табу, скрывающем возможность сопротивления:
Видно, в детстве, слепые щенки,
И всосали: «Нельз я за флажки!»
2.
На всем отмеренном ему творческом пути Высоцкий настойчиво возвращает ся к рано определившейся судьбе своего поколения — значительной его части, преодолев шей эту наследственную покорность. Рано повзрослевшие дети войны, сверстники Высоцкого, вынесли из хлебных очередей простой и беспощадный взгляд на жизнь, научились отстаивать себя и отбились от рук своих замученных трудом и страхом матерей. Они ощутили войну как потрясение рабских усто ев бытия, как возможность человеческого взлета — и тем приведены были к безвестной гибели, рассеяны «пылью по лучу». Со своими ножами из напильников и заточенными гвоздями им и деться было некуда, к ак только в колонии или лагеря, но они разорвали круговую поруку страха и подлости и потому не вышли в пионерские, комсомольские или партийные бюрократы, и пог ибать были заклеймены — ворами.
Другие, кто избежал этой судьбы, кому нравственное чувство закрыло возможность ответить ножом на нас илие, состав или правовую, культурную, нравственную оппозицию власти, во многом определившую общественное мнение послесталинской эпохи. И они, рано или поздно, изымались из советской жизни по нестираемой мете непримиримости, сложившей их судьбы и песни, — того, что заставляет волка выйти из повиновения и «рваться из всех су хожилий» за обложившие флажки.
Ценности человеческого бытия, очищенного от идеологической шелухи «богомерзких сказок», сложили духовный облик «единственного поколения русских, нашед шего себя» (И. Бродский) — «книжных детей», «романт иков» Высоцкого, пытавшихся отстоять свою внутреннюю свободу. Стихийная попытка их обреченного бунта прорвалась в песнях Высо цкого, в его «отчаянием сорванном голосе», поведавшем о судьбе поколения «волчат», распыле нного лагерями, изгнанием, ранней гибелью:
Им всем досталась Лета или прана,
Естестве нною смерт ию — никто,
Все — противоестественно и рано.
(«Я не успел», 1977)
— не только волки. Кольцо облавы захватывает и кабанов («Охота на кабанов», 1968), и лебедей («Охота на лебедей», 1975), и вообще всю фауну («Заповедник», 1972). Жизнь во всех ее проявлениях оцеплена красными флажка ми идеологии и затравленно мечется под дулами «полупьяных стрелков».
Песня «Охота на волков», точ нее, е е первая часть — это и последняя песня Высоцкого об охоте, где гонимый побеждает, вырывается из зоны, оцепленной флажками. Вторая часть песни, «Охота с вертолетов, или Где вы, волки ?» (1977) написана спустя десят ь лет, после которых не осталось надежд. Песня открыва ется ударной метафорой: «Словно бритва, рассвет полоснул по глазам», — действ ие ясно обозначено как подлая бандитская а кция. На заснеженном пространстве бойни уже н ет красных флажков; идеологическая граница ландшафта совпадает с государственной. «Протух шая река» в песне Высоцкого указывает на почтенный возраст этого рубикона: с другого, с «того берега» этой реки взирал на Россию е ще Герцен в середине прошлого века. «Те, кто жив, — затаились на том берегу», удрав от очередного избиения. Это избиение носит выборочный характер: те, кто «ползли по-собачьи хвосты подобрав», остаются целы, бьют «улетающих — в лет, убегающих — в бег». Жизнь «лебедей высокого полета» и «силь ных птиц» обрывается «в зенит е, на взлете». Взлет у Высоцкого — метафора духовного распрямления, собственно человеческая способность, которая как раз и служит мишенью охотников.
«Охоты» призваны изменить духовную природу человека с ее способностью к взлету и побегу за флажки, выработать «новую историческую общность людей». Процесс насильственного преобразования «живых людей, скрытых врагов на шего народа» (И. Сталин) обнажен до его кровавой сути извра щения природы, закабаления вольных существ в охранников, в псов, натасканных на человека.
Жизнь, сохраненная ценой утраты свободы и духовного облика, — это, по Высоцкому, существование в псах, в бессловесности. Образцовый советский человек, жертва и порождение тотального насилия, вполне традиционно ассоциируется у Высоцкого с псом. Усилиями М. Булгакова («Собачье сердце») и Г. Владимова («Верный Руслан») разработка этого человеческого типа значительно обогатила образы собак со времен «Каштанки» и «Белого пуделя». Когда-то свободные существа («отдаленная наша родня»), псы занимают теперь место в аппарате насилия, и место это точно обозначено Высоцким. Не вступая в прямую схватку с волками, они «лают до рвоты», что указывает, быть может, на их преимущественное использование в словесном жанре, в той идеологической травле, которую они из соображений престижа называют «борьбой».
«псы» — только низшая группа преследователей, в отличие от «егерей», «загонщиков», «ловчих», «стрелков», «сторожащ их» и «стерегущих», которые в структуре общества, по Высоцкому, занимают место княжеской дружины. Деятельность их, столь незатейливая в идиллическом прошлом (топтание ногами по живому), в разв итом соц иалистическом обществе усложнилась и дифференцировалась. «Конные и пешие», они не только участвуют в облавах («загонщики »), подстерегают попытки («стерегущ ие») и сообщают о замеченном намерении («сторожащие») вырваться на свободу, но и вы слеживают («егеря »), и вылавливают их («ловчие »), и приводят приговор в исполнение («стрелки») .
«охотниках» высший слой властей За поведника, государственная принадлежность ко торых подчеркивается аллитерированием стиха сугубо национальным звуком «ща», посмотрим, как оценивает Высоцкий жителей этого Заповедника, надежно изолированных от мира флажками и границами.
Ско лько их, хищных и травоядных,
Шерстью линяющих, шкуру меняющих,
Блеющ их, лающих, млекоп итающих,
Сколько летящих, бегущих, ползущих,
И некурящих в дебрях и чащах,
И пресмык ающихся, и парящих,
И подчинен ных, и руководящих,
Вещих и вящих, рвущ их и врущих —
Сближение жертв с насильниками, «зверей» с «людьми», напоминает полюбовную монолитность знакомого нам общ ест ва, в котором неоднократно и торжественно провозглашал и единст во парти и и народа. В этой соц иально й утопи и — или антиутоп ии — повед ен ие верноподданных пародирует иди ллические отнош ения, якобы царящие в реальном «запо веднике». «Ловко, продуманно, просто, с умом, мирно, зач ем ж е стрел ять?». Эта характерист ика н еожиданно уподобляет «охотников» ворам в закон е, столь же полюбо вно организующим свои взаимоотнош ения с народом: «Мне каждый ден ьги отдавал б ез слез, угроз и кров и» («Формулировка», 1962). Если из-под масок «блатных» ранних песен Высоцкого выглядывал и лица обыкновенных людей, то теп ерь за человеческими физиономиями «охотников» проглядывают блатные рож и. Это особенно заметно в «Охоте с верто лета», представленной как чисто уголовная акция. Живя в мире обратимых понятий, Высоцкий использовал принцип «новояза» для создания контрапункта в той симфонии символов, какая разыгрывается в его поэзии.
3.
Будничная борьба за осуществление идеалов «заповед ника», долгое, серое, лишенно е фантазии пожиран ие человека государственной машиной — выражено Высоцким экстремальными поэтическими средствами, наполнено страстью и отчаянием перед ужасом твор ящегося зла. Поэтому и идет в его песнях б есконечное кровавое избиение животных.
Но война прот ив безоружных скоротечна, как бойня, и летопись поколения уже написана кровью на снегу: «... На татуированном кровью снегу наша росп ись: мы больше не волк и!». Кажется, вот и конец кровавой драме, и так затянувшейся на десятилетие, — но мелькнула ухмылка усм иренного волка, уцелевшего в собаках среди собак, обнажились, неожида нно напоминая шепелявого волхва, гнилые обломк и зубов, сквозь которые о н три жды прохрипел: «Тает надпись: мы больше не волки!».
Он и сам смотрит, и своим кричит: «К лесу, волки !..». К л есу, извечному прибежищу гонимых, к «зеленому прокурору» зэков, куда бежали и староверы, и крепостные, и сама Россия от татар, — бежали, хороня образ свой от ярма и рабства. Но как ни велика Росс ия, а в лесу не спрятаться.
Вытирали вспотевшие лбы,
Презирая лесов позолоту,
Поклоняясь азарту пальбы.
В отличие от «волков», «кабаны» Высо цкого не по льзовались популярностью в обще стве, никто не торопился узнать себя в этих угрюмых, грубых, заскорузлых живот ных, не восклицал: «Да это ж про меня!». Даже автор, воп лощавшийся в «волков», в «Охоте на кабанов» остался сторонним наблюдателем. А было это — про коренное крестьянское население, низведенно е до того, что и признать его некому.
— некогда народа, корчевав шего леса и хоронившегося в них от врагов, выраставшего на ржаных зернах и темных преданиях, сосредоточенного в сво ем радени и о скудной земле, одинаково равнодушного и к императорскому орлу, и к бутафорским колосьям социалистического герба, — выражены в этой аллегории Высоцкого, в «Охоте на кабанов».
«Грязь сегодня еще непролазней» — первая строка песни описывает бойню, происходящую в грязи, непролазно-грязное дело. Она же указывает на пору года: осень, время подрастающего помета, — значит, кабанов го нят семьями. Это присутствие детей среди избиваемых, отмеченное и в «Охоте на волков» , выдает себя предсмертными криками жертв: «рычанье л и, плач ли».
Так, семьями, гнали жертв коллективизации, крестьянский народ, так гнали народы кавказские, крымские, пр ибалтийские. Кабанов «гнали к болоту» — как в бо лотистые, нежилые, стылые места гнал и крестьян, отрывая от коренных поселений. Обложенные в с воем лесу, гонимые улюлюканьем и грохотом пустых ведер , они вн езапно оказа лись пленниками непонят ной, враждебной ст ихии и, помраченные яростью, бежали от нее — в освобождение, в тишину, в гибель. Выросшие сред и неподатливой природы, они были над елены ее качествами — упорством, скупост ью, своеволием и размахом стихийной ярости. По этой сво ей природе они не могли жить «как в плену», и не брезжила им утешитель ная надежда прикинуться псами.
Обреч енно, не сворачивая, ползет «присмиревший подранок, завороже нно глядя на ствол», — и страшная метафора окраш ивает звуки выстрелов: «будто радостно бил в барабан боевой пионерский отряд». А крестьянам — так и слышно было. В эти бараба ны стучал и их павлики, предавшие их дети — наводчики властей, сами оглушенные барабанным боем.
Не обладая увертливостью во лков, с той прямотой, которая обличает в н их простые души, кабаны неслись напролом через заросли — на выстрелы, на ненавистную дробь барабанов, и г ибель их была утверждением воли к естественной жизни.
— коллект ивизация — поставлено песней «Охота на кабанов» в один ряд с остальными облавами нашей новейшей истори и, а художественный строй песни подводит вплотную к «Побегу на рывок» (1977) — сказан ию об охоте на человека. Здесь все «охоты» приведены к своему логическому концу, все аллегории сняты, метафоры раскрыты.
Идет охота на людей, ее место, время и жертвы точно определены, а роли расписаны и уж е опробованы в убийстве животных. В пер вой строфе назван стерегущий конвой — «вологодский», тот самый, что «шутит ь не любит», — относя повествование к сталинским временам, его прославившим. По бегущим «лихо бьет трехлинейка, прямо, как на войне». Вот и названо, что на язык прос илось: война с народом, «ка кие , к черту, волки!». А народ этот заключенный помнит выстрелы трехлинейки с фронтовых времен, — значит, идут в лагерной ко лонне пленники, которые с войны сюда и попали.
Как их отцы и деды, как волки и дремучие кабаны, и птицы, они в плену на своей земле, где удел их — кидаться по приказу на брюхо и лежать, дрожа, «в снег уткнувши носы». Но двое рванулись из своей судьбы и бегут на волю по заснеженному полю бойн и, бегут «до берега, до цели» — туда же, где спасл ись волки, затаясь «на том берегу».
Но в побеге «на рывок», наудачу, совершенном на глазах конвоя, цель недости жима. И подняты уже им вслед «бесноватые псы», столь хорошо знакомые подручные дьявола, не устающие травить жи вое, до рвоты лающие псы. Заведомая безнадежность побега до конца обнажает нестерпимость неволи, захватившей узников врасплох. Это побег в смерть, как описывает его поэт и бессрочный закл юченный Валентин Зэка, уже вырвавшийся из обжитого пожизненного ада лагерей в обетованну ю Землю: «И от злых собак ушел он в ту страну, где сон и нега».
Так бежал и кабан, «чтоб навек обрести тишину»:
И рога протруб или отбой, —
и убийство его детально повторено, подтверждено убийством человека в «Побеге на рывок»:
Вот и ск азке конец, зверь бежал на ловца,
Снес, как срез ал , ловец беглецу пол-лица.
«аж два раза уставших», открывая путь в небеса:
Зря пуг ают тем светом, оба света с дубьем:
Врежут там — я на этом, врежут здесь — я на том.
Этим смертным страданием преодолено непролазное ограждение между смертью и жизн ью, душа обитает в обоих обратимых мирах и не знает предела абсолютной свободе и абсолютной муке. Беглый раб, самоубийца, отвергнутый зем лей и небом, перекидываемый дубьем из ада жизни в жизнь ада, познал вечное коловращение бытия и возвращен в зону.
«Все вернулось на кру г...», да ведь ничто и не сходило с круга, вращаясь вечно, и мелькнул оцепене вший мир, как метой дьявола помеченный «полтиной», выплачи ваемой в нем за пресечение человеческого взлета, — мелькнул и остался позади для второго беглеца, подхваченного потоком вечного движения. «Зачеркнутый пулями», как черновик страницы, которая никогда не будет прочитана, ун ес он тайну осуществленной воли. И постигают ее собаки, «слизывая его мозги».
«крестом, в за тылок, в пояс, в два плеча», — словно осенив их крестным знаменьем, которое ныне и присно со всеми рвущимися за флажки.
Теперь, когда совершил ся и собственный побег Высоцкого из той хваленой жизни, к которой все мы «для верности прикованы цепями», комиссия профессионалов орудует с его песенным наследием, потея и слизывая запекшуюся на нем кровь. Они, и правда, «любит ь умеют тол ько мертвых» — со всей нежностью и сладострастием мародеров. Но извратить смысл и природу поэзии Владимира Высоцкого им не по зубам, — шквальный поток его песен сорвал зонное ограждение и навечно влился в круг нерасторжимого бытия.
Страна и мир.
Примечания
[2] Хро нолог ия песен Влад им ира Высоцкого, упом ина емых в тексте, составлена автором с учетом самиздатских материалов и данных, сообщенных неза вис имым и собирателями творчеств а поэта, которым я приношу сво ю благодарност ь.