«В ключе Булата»*
Окуджава и Высоцкий. Эти имена сопоставлялись несчётное количество раз, и чаще всего — в общем плане. В самом деле, есть что сравнивать, и Юрий Карякин, например, давно образно заметил, что Окуджава «играет на своей тихой волшебной дудочке», а Высоцкий «сочинял и пел свои песни так, будто <…> молотком отбойным работал» [249]. Но наступает момент, когда за общими сравнениями хочется разглядеть уже и нечто конкретное: как воспринимали друг друга два классика жанра, а главное — что взял каждый из них у коллеги в творческом диалоге? Последний вопрос относится, конечно, в основном к Высоцкому как младшему из двух художников и потому более расположенному к поэтической «учёбе»; но не будем исключать и возможность встречного творческого интереса со стороны старшего поэта.
Известно, что в 60-е годы очень большое влияние на молодого поэта Высоцкого оказали песни Михаила Анчарова [250]. Очень высоко отзывался он и о творчестве Окуджавы, даже называл его своим «духовным отцом»; товарищи Высоцкого по Театру на Таганке Дмитрий Межевич и Иван Дыховичный (больше общавшиеся с ним уже в 70-е), свидетельствуют, что из всех бардов он выше других — и даже чуть ли не исключительно — ценил Окуджаву [251]. Придёт время, и обязательно будет написана большая работа (может быть, целая монография) на тему «Окуджава и Высоцкий». Однако поискать и прокомментировать какие-то точки соприкосновения можно уже сегодня. [252]
Речь пойдёт всего лишь о трёх эпизодах такого творческого диалога — а точнее, о трёх заимствованиях Высоцкого из поэзии старшего барда. На первый взгляд, они могут показаться разрозненными и случайными, хотя нам кажется, что это не так. Но — обо всём по порядку.
1
В 1972 году Высоцкий написал песню «Тюменская нефть» — написал в характерной для него ролевой манере, то есть от лица человека другой профессии, другого жизненного опыта, другой судьбы. По одной версии, песня написана по впечатлениям от поездки Высоцкого в Тюмень в 1972 году по приглашению известного геолога Ф. Салманова [253]; по другой — прототипом героя песни был геолог Ю. Эрвье [254]. Между тем у песни есть, как нам представляется, и литературный источник.
Герой песни отправляется на поиски нефти и, вопреки голосам скептиков из столичных кабинетов (подобно своему прототипу, Салманову), находит её:
И нефть пошла! Мы, по болотам рыская,
Не на пол-литра выиграли спор –
Тюмень, Сибирь, земля ханты-мансийская
Сквозила нефтью из открытых пор.
Моряк, с которым столько переругано, -
Не помню уж, с какого корабля, -
Всё перепутал и кричал испуганно:
«Земля! Глядите, братики, — земля!»
Именно в этих строках и использована, на наш взгляд, поэтическая находка Окуджавы из его стихотворения «Январь в Одессе», написанного не позднее 1967 года. Под пером Окуджавы, в промороженном и заваленном снегом городе вдруг происходит чудо — у берега появляется каравелла, «кораблик типа скорлупы»:
…Откуда бог его принёс,
по-своему чудача?..
Но с мачты прокричал матрос:
— Земля!.. -
смеясь и плача.
спасению дивился,
по бронзовой его спине
горячий пот струился.
И город вышел на мороз,
толпа в ладони била:
ведь кто-то что-то произнёс,
и что-то в этом было!
Смешались дети, старики,
смешались все одежды.
— Земля!.. –
кричали остряки
одесские
с надеждой.
— Земля! — и, к пристани валя,
хватали снег руками…
Воистину
была земля
у них под каблуками…
Смысл этого непростого (впрочем, самим автором ценившегося невысоко [255]) стихотворения открывается не сразу, да и вообще его можно интерпретировать, наверное, по-разному. Нам он видится примерно таким. Увидевший сушу моряк кричит «Земля!» — это естественно. Но смешной кораблик и сам принёс погибающему от мороза городу надежду на спасение. Не очень ясно, в чём именно она заключена — может быть, в том, что с ним пришло тепло (у моряка бронзовая спина и , и это посреди январского мороза!). Но главное: «…кто-то что-то произнёс, и что-то в этом было!» Не обязательно уточнять, что именно в этом было: романтическое, немного «гриновское» (а шестидесятые годы можно смело назвать десятилетием Грина), стихотворение такой конкретизации и не требует.
Но посмотрим, как связана с этими стихами песня Высоцкого. Прежде всего, два поэтических текста объединены криком «Земля!», в обоих случаях несущим в себе переносное значение. Разница в том, что у Окуджавы это значение как бы отвлечённое (трудно ведь сказать, какой конкретный смысл вложен поэтом в это слово-лейтмотив), а у Высоцкого, напротив, предельно точное, даже чисто по-житейски вполне мотивированное: моряк, никогда прежде не видевший нефти, с испугу неожиданно вспомнил свою прежнюю, морскую, профессию. Скорее всего, младшему поэту врезалась в память сама метафоричность возгласа окуджавского героя (тоже моряка!), но он мог отметить для себя и конкретный мотив из «Января в Одессе»: одесские остряки при слове «Земля!» хватали снег руками. Здесь в роли земли как бы оказывается снег, а это уже переносное значение, хотя оно и не исчерпывает широкого условного образа земли в стихотворении.
У Высоцкого же поэтический парадокс заключается в том, что землёй названа, и тоже в переносном значении, нефть — то есть, жидкое вещество «превратилось» в твёрдое. Заимствованный мотив оказался очень органичным для автора «Тюменской нефти», созданной в тот период, когда поэт-актёр находился в творческой орбите «Гамлета» (см. предыдущую статью в данном сборнике), что означало для него повышенный интерес к лирико-философской проблематике, углублённое творческое постижение бытия в его сложности и противоречивости. Именно в начале 70-х в его поэзии нередки «смысловые перевёртыши» (Н. Крымова) типа «Груз тяжких дум наверх меня тянул, / А крылья плоти вниз влекли, в могилу» («Мой Гамлет», 1972). Вот и в герое «Тюменской нефти» есть нечто гамлетовское, есть своё быть, в противовес встречному не быть — недоверию, сомнению в возможностях человека. Ведь простой геолог поднимается здесь до уровня — ни много ни мало — Бога, творца, способного превысить человеческие :
И бил фонтан и рассыпался искрами,
При свете их я Бога увидал:
По пояс голый, он с двумя канистрами
Холодный душ из нефти принимал.
И ожила земля, и помню ночью я
На той земле танцующих людей…
Я счастлив, что, превысив полномочия,
Мы взяли риск — и вскрыли вены ей!
Кстати, такой поэтический ход — соединение земного и небесного, человеческого и божественного — вполне в духе Высоцкого. Вспомним его «Песню лётчика» (1968): «Мы крылья и стрелы попросим у Бога, — / Ведь нужен им ангел-ас, — / А если у них истребителей много — / Пусть пишут в хранители нас!» Но если вернуться к сравнению стихов Окуджавы и Высоцкого, то ведь и образ по пояс голого героя «Тюменской нефти» тоже, кажется, восходит к стихотворению старшего поэта: «…по бронзовой его спине / горячий пот струился». Горячий пот увидевшего землю — и, естественно, голого по пояс — моряка вполне стоит холодного душа из нефти, тем более что такой холод тоже отдаёт «смысловым перевёртышем»: ясно, что герою в этот момент не холодно, а скорее наоборот.
Возможно, к стихам Окуджавы восходит в «Тюменской нефти» и мотив танцующих людей — сравним в «Январе…»: «толпа в ладони била». Герои Высоцкого танцуют , что ожила. Но земля как бы оживает и под каблуками одесситов у Окуджавы. И подобно тому как они хватали снег руками, герой песни Высоцкого принимает холодный душ из нефти. В обоих случаях это физическое прикосновение знаменует собой момент торжества, апофеоз лирического сюжета.
Поэтические отсылки к Окуджаве показывают, между прочим, что «Тюменская нефть» — песня непростая. Высоцковеды к ней обращаются почему-то редко; в сборники избранных произведений Высоцкого она попадает не всегда. А ведь в ней очень стройный и центростремительный лирический сюжет, в ней немало важных «высоцких» мотивов, она очень естественно вписывается в творчество поэта начала семидесятых годов.
2
«Притче о Правде и Лжи» повезло, не в пример «Тюменской нефти», больше: есть уже несколько специальных статей, посвящённых анализу этой песни. Высоцковедов интересует фольклорная традиция в «Притче…» и сам смысл рассказанной поэтом аллегорической истории о торжестве грязной Лжи над нежной Правдой [256]; обращаются они и к творческой истории её, прослеживают эволюцию текста по рукописям и фонограммам [257]. А наше внимание она привлекла тем, что имеет авторское посвящение: Булату Окуджаве. Конечно, сам этот факт заставляет искать следы поэтического «присутствия» Окуджавы в тексте.
Подсказку даёт сам Высоцкий, в разных случаях предварявший исполнение «Притчи…» такими комментариями: «Вот, например, есть такая песня, которая называется “В подражание Окуджаве”. Я его очень люблю… И вот я придумал для него такую песню» (1977); «… Пришёл такой момент — сейчас Булат немножечко болен. Мне хочется вам, отдав ему дань, спеть песню, которая посвящается ему… Я пытался написать её даже в ключе Булата» (1978) [258]. В подражание Окуджаве, в ключе Булата — надо понимать, Высоцкий говорит здесь о поэтической манере, о стиле. [259] Нам всегда казалось, что в своей «Притче…» он иронически снижает традиционно облагороженные, романтизированные отвлечённые образы старшего поэта (Вера, Надежда, Любовь и другие). У самого же Высоцкого даже не поэтизируется («Слюни пустила и разулыбалась во сне»), не говоря уже о Лжи. Это давнее интуитивное ощущение хочется подкрепить теперь одним конкретным наблюдением.
В «Притче…» Высоцкого звучат такие строки:
Чистая Правда божилась, клялась и рыдала,
Долго скиталась, болела, нуждалась в деньгах, -
Грязная Ложь чистокровную лошадь украла –
И ускакала на длинных и тонких ногах.
Думается, что мотив Лжи на длинных и тонких ногах Высоцкий мог позаимствовать из стихотворения Окуджавы «Пробралась в нашу жизнь клевета…» (написано не позднее 1967 г.):
Пробралась в нашу жизнь клевета,
как кликуша глаза закатила,
и прикрыла морщинку у рта,
и на тонких ногах заходила.
Прежде всего, персонифицированная Ложь Высоцкого сродни персонифицированной же клевете из стихотворения Окуджавы. Атрибутом Лжи/клеветы у обоих поэтов являются ; неважно, что в «Притче…» Высоцкого они принадлежат не самой Лжи, а украденной ею лошади. У Окуджавы сходный мотив прозвучит затем и в лирическом цикле «Жизнь охотника» (не позднее 1971 г.): «Нет пока лихих годин / выражений осторожных… / Бог беды на тонких ножках / в стороне бредёт один».
Правда, В. М. Ковтун полагает, что у Высоцкого этот мотив восходит к названию спектакля «Ложь на длинных ногах» по пьесе Эдуардо Де Филиппо, шедшего на сцене Киевского драматического театра им. Л. Украинки, где работала первая жена поэта Иза Высоцкая; А. В. Скобелев добавляет, что пьеса шла в 50-е годы во многих театрах страны, в том числе в Москве и Ленинграде [260]. У Высоцкого бывало так, что один и тот же мотив возникал на скрещении разных впечатлений — читательских или слушательских (так произошло, например, со знаменитой строкой из «Коней привередливых»: «Мы успели: в гости к Богу не бывает опозданий» — о чём мы писали в открывающей этот сборник статье). Так же, из двух разных источников, мог прийти к нему и мотив лжи «на длинных (Де Филиппо) и тонких (Окуджава) ногах». Вероятно, два этих, столь далёких друг от друга, автора «помогли» ему сварьировать и развить известную пословицу «У лжи короткие ноги». Для Высоцкого это приём характерный — пословица или фразелогизм нередко дают ему материал для богатой языковой игры («И если ты, мой Бог, меня не выдашь, / Тогда моя Свинья меня не съест»; «Сбил с пути и с панталыку» и так далее).
3
У «позднего» Высоцкого есть песня, которую он не исполнял на концертах и, судя по сохранившимся фонограммам, напел на плёнку всего однажды. Написана она до 1978 года и называется «Попытка самоубийства». Вот её полный текст:
Подшит крахмальный подворотничок
И наглухо застёгнут китель серый –
И вот легли на спусковой крючок
Бескровные фаланги офицера.
Пора! Кто знает время сей поры?
Но вот она воистину близка:
О, как недолог жест от кобуры
До выбритого начисто виска!
Движение закончилось, и сдуло
С назначенной мишени волосок –
С улыбкой Смерть уставилась из дула
На аккуратно выбритый висок.
А рядом что-то билось и дрожало –
В виске ещё не пущенная кровь
Пульсировала, то есть возражала.
И перед тем как ринуться посметь
От уха в мозг, наискосок к затылку, -
Вдруг загляделась пристальная Смерть
На жалкую взбесившуюся жилку…
— и прогадала:
Теперь обратно в кобуру ложись!
Так Смерть впервые близко увидала
С рожденья ненавидимую Жизнь.
Эта впечатляющая поэтическая картина поединка с Жизнью, по-видимому, тоже восходит к поэзии Окуджавы, а именно к «Стихам, являющимся кратким руководством для пользования пугачом» (не позднее 1961 г.):
…Представь себе:
случилось так, что ты
и наступила главная проверка,
как в ателье — последняя примерка.
к виску подносишь — он к виску приник,
ведь он не убивает…
Но в принципе всё точно так бывает:
его — к виску, а он к виску приник,
вся жизнь прошла за краткий этот миг,
…
И темечко
как бы к дождю заныло.
Затем обратно в стол его швырни:
он пригодится на другие дни.
–
на день-другой, глядишь, его и хватит.
Сходство лирических ситуаций очевидно — попытка самоубийства. Очевидно и различие: в стихах Окуджавы речь идёт всего лишь о , и риск гибели там только воображаемый. К финалу он сводится на нет («Побалагуришь — и пройдёт тоска»), зато само стихотворение становится очевидно иносказательным («…Всё пугачи мы держим у виска!»). У Высоцкого же угроза гибели реальна, и спасает героя не то, что пистолет ненастоящий (он как раз настоящий!), — а спасает, можно сказать, инстинкт самосохранения, воплощённый в жалкой взбесившейся жилке. Кстати, песня вообще замечательна своими конкретными «телесными» мотивами: , (мотив виска есть и у Окуджавы), сдутый волосок…
— историю несостоявшегося самоубийства Высоцкий превращает в аллегорический поединок Жизни и Смерти, и предельная поэтическая конкретность этому не мешает. Этим песня напоминает «Притчу о Правде и Лжи», а она, как мы знаем, написана как раз «в ключе Булата». Высоцкий в последние годы жизни тяготеет к условной, аллегорической образности («Баллада о Любви», «Две судьбы», «Пожары»). Возможно, эта внутренняя творческая потребность встретила «поддержку» в поэзии старшего барда; ещё раз напомним, что у Окуджавы именно такая манера ярко выражена («надежды маленький оркестрик под управлением любви» и т. п.). В этом смысле «Попытка самоубийства» представляет собою даже более «окуджавский» текст, чем стихи самого Окуджавы о пугаче. Получается, что и эту песню младший поэт «придумал для Окуджавы»! Может быть, именно аллегоричность стиля Окуджавы является одной из причин того, что на исходе жизни Высоцкий особенно внимателен к его творческому опыту, постоянно вспоминает его имя на публике.
но творчески — в шутку или всерьёз — переосмыслял. Достаточно вспомнить, как исполнял он уличный и лагерный фольклор или песни других бардов. Так что он мог «перевоплощаться» не только в солдата или альпиниста, подводника или зэка, но и… в Окуджаву.
И ещё одно совпадение: «Попытка самоубийства» написана тем же стихотворным размером, что и «Стихи, являющиеся кратким руководством для пользования пугачом», — пятистопным ямбом. Здесь у Высоцкого могла сработать «ритмическая память»: своё стихотворение он — скорее всего, неосознанно — пишет в том же размере, в каком создан его поэтический источник. Если вспомнить, что подобное у него бывало и прежде (военное стихотворение «Из дорожного дневника» повторяет, как мы видели в предыдущей статье, ритм военного же стихотворения С. Гудзенко «Моё поколение», исполнявшегося Высоцким в спектакле «Павшие и живые»), то можно допустить, что и ритмическое сходство произведений Высоцкого и Окуджавы не случайно.
4
Осталось сказать об одном, но очень важном обстоятельстве. Все три стихотворения Окуджавы, на которые, по нашей версии, откликнулся в своих песнях Высоцкий, — «Январь в Одессе», «Пробралась в нашу жизнь клевета…» и «Стихи, являющиеся кратким руководством…» — были включены в один сборник поэта — «Март великодушный» (1967) [261]. Для всех трёх стихотворений эта публикация была первой, и при жизни Высоцкого вообще единственной в СССР. Судя по всему, эта книга попала в руки Высоцкому и он читал её с пристрастным интересом. Ведь он вспоминает не известные песни (в «Марте…», кстати, им был отведён специальный раздел), а именно стихотворения, которые он не мог помнить на слух. Значит, интерес Высоцкого к Окуджаве выходил за рамки только песенно-поэтического творчества последнего.
«единственной в СССР». Те же самые три стихотворения были перепечатаны в сборнике Окуджавы «Проза и поэзия», вышедшем на русском языке в западногерманском издательстве «Посев» в 1968 году. Можно допустить, что Высоцкий прочитал их в этой книге, хотя трудно судить, насколько доступен был пока ещё невыездному поэту «тамиздат» на рубеже шестидесятых-семидесятых (к 1972 году — году создания «Тюменской нефти» — эти стихи ему уже известны). Всё же отечественный «Март великодушный» кажется более вероятным источником.
«Март…» (как, впрочем, и другие книги Окуджавы) в сравнительно небольшом личном книжном собрании Высоцкого, сохранившемся в его квартире на Малой Грузинской, отсутствует. Но это вовсе не означает, что Высоцкий (долгие годы не имевший собственного жилья и, соответственно, большой библиотеки) не мог взять сборник у кого-то из знакомых. Судя по воспоминаниям Людмилы Абрамовой, в 60-е годы жены поэта, круг его чтения в ту пору составляли часто как раз чужие и библиотечные книги [262]. Среди них мог оказаться и «Март великодушный». При этом какие-то строки, образы, мотивы из сборника могли прочно «осесть» в творческой памяти Высоцкого и затем, в нужный момент, пригодиться. Именно так в его стихах нередко проступает «чужое» — когда-то прочитанное или услышанное. [263]
Кажется, в богатом ряду поэтических ассоциаций, вызываемых поэзией Высоцкого, есть и те, что подсказаны ему стихами Окуджавы.
Примечания
* Впервые
[249] Карякин Ю. Остались ни с чем егеря // Старатель: Ещё о Высоцком / Сост. А. Крылов и Ю. Тырин. М.. 1994. С. 14.
[250] См.: Высоцкий слушает Анчарова // Кулагин А. Высоцкий и другие. М., 2002. С. 52-64.
[251] См.: Живая жизнь: Штрихи к биографии Владимира Высоцкого [Вып. 1.] / Интервью и лит. запись В. Перевозчикова. М., 1988. С. 177; Дыховичный И. Быть в хорошем настроении — обязанность человека / [Беседовал] А. Славуцкий // Новая газ. 2003. 19-21 мая.
— см., например: Крылов А. Заметки администратора на полях высоцковедения // Вопр. лит. 2002. № 4. С. 365-368; Кулагин А. Лирика Булата Окуджавы: Науч. -попул. очерк. М.; Коломна, 2009. С. 139-141, 279-280.
Цыбульский М. Планета Владимир Высоцкий. М., 2008. С. 124-125.
[254] См.: Время Владимира Высоцкого / Авт. -сост. М. Цыбульский. М., 2009. С. 45-47. И. Бровин, на свидетельство которого ссылается М. Цыбульский, неверно указывает фамилию и имя геолога; см.: Крылов А. Е., Кулагин А. В.
«Январь в Одессе» в числе тех текстов, которые он хотел бы из сборника изъять (см.: Юровский В. В единственном экземпляре…: О юбилейном собрании сочинений Б. Окуджавы // Голос надежды: Новое о Булате. Вып. 5. М., 2008. С. 379).
[256] См.: «Нежная Правда в красивых одеждах ходила…» // Мир Высоцкого: Исслед. и материалы. [Вып. I.] М., 1997. С. 84-95; Заславский О. Б. Кто оценивает шансы Правды в «Притче о Правде и Лжи» // Там же. С. 96-100. См. также: Левина Л. А.
[257] Ковтун Вс. Снова об источниках // Там же. Вып. II. М., 1998. С. 202-215.
[258] Цит. по: Указ. соч. С. 209, 210.
[259] Сводку высказываний исследователей на этот счёт см.: Скобелев А. В. «Много неясного в странной стране…»: [Вып.] II. Попытка избранного комментирования. Воронеж, 2009. С. 105-120.
Скобелев А. В.
[261] В новейшем издании, по которому мы цитировали стихотворения Окуджавы в этой статье, их текст полностью совпадает с текстом, опубликованным в «Марте великодушном».
[262] Факты его биографии / Интервью и лит. запись В. Перевозчикова. М., 1991. С. 23.
[263] Там же. С. 37.