«ПИКОВАЯ ДАМА»
В ТВОРЧЕСКОМ ВОСПРИЯТИИ ВЫСОЦКОГО *
В известный ряд пушкинских произведений, так или иначе попадавших в поле творческих интересов Высоцкого, мы можем включить и ещё одно — повесть «Пиковая дама». К этой «петербургской повести», резонанс которой в русской культуре вообще очень значителен [129], Высоцкий всерьёз обращался в своём творчестве по меньшей мере дважды.
Стихотворение «Не впадай ни в тоску, ни в азарт ты...» написано, по предположению А. Е. Крылова, между 1967 и 1974 годами [130]. Приведём его полностью:
Не впадай ни в тоску, ни в азарт ты
Даже в самой невинной игре,
Не давай заглянуть в свои карты
И до срока не сбрось козырей.
Отключи посторонние звуки
И следи, чтоб не прятал глаза,
Чтоб держал он на скатерти руки
И не смог передёрнуть туза.
Никогда не гонись за деньгами.
Если ж ты, проигравши, поник —
Как у Пушкина в «Пиковой даме»,
Ты останешься с дамою пик.
Если ж ты у судьбы не в любимцах —
Сбрось очки и закончи на том,
Крикни: «Карты на стол, проходимцы!» —
И уйди с отрешённым лицом /2; 83–84/.
«посредник» — так называемый блатной фольклор, широко распространившийся в эпоху хрущёвской оттепели и зачастую создававшийся и исполнявшийся в среде интеллигенции (в этих случаях иронические и пародийные стилизации становились своеобразной приметой «вольномыслия») [131]. На становление Высоцкого-поэта он оказал сильнейшее влияние [132]. Естественно, что в блатном фольклоре отразилась и тема карточной игры [133]. Так, герой одесской песни «Два туза, а между...», «и худой и бледный, никому не нужный человек», сожалеет о своём проигрыше, обращаясь при этом к знакомому литературному образу:
Ах, какая драма,
Пиковая дама,
Ты мне жизнь испортила навек [134].
Любопытно, что здесь, как и в пушкинской повести, «пиковая дама» предстаёт как бы в двойной роли: это и карта, «означающая тайную недоброжелательность» (из эпиграфа к повести), и женщина, толкающая героя на безрассудный поступок («Мальчики, на девочек // Не бросайте глаз. // Всё, что в вас звенело, // Вытрясут из вас»). В другом варианте песни акцентирована тюремная тема: «Вот промчались годы. // Вот последний шмон. // Я вышел на свободу // Выжат, как лимон» [135].
Другая песня, «Колода карт», — своеобразная лирическая медитация, в которой тема игры, удачи сопрягается с темой самих карт, их «судьбы»:
Они разбросаны небрежною рукою,
Белеют пятнами удачи на столах,
Но чьё-то счастье унесли они с собою,
Надежды чьи-то разлетелись ночью в прах.
Забыты карты, как наложницы в гареме [136],
Владыка бросил их, насытившись до дна.
Они блистали только яркое мгновенье,
Остаток жизни проведут они впотьмах [137].
— она остаётся «за кадром». Безымянных авторов больше интересует психологическое состояние уже проигравшего героя (в первом случае) или общее лирическое восприятие судьбы через карты (во втором). И здесь и там лирическая ситуация по-своему статична, не предполагает остроты, динамики, драматизма.
У Высоцкого же иначе. В течение 60-х годов он не раз обращался к теме карточной игры, и каждый раз его интересовал именно сам момент противостояния, психологическая острота поединка. Такова, например, тематически и хронологически тяготеющая к творчеству «блатного» периода песня «Помню, я однажды и в “очко”, и в “стос” играл...» (1964), в которой, кстати, тоже звучит мотив роковой пиковой карты:
Я сперва как следует колоду стасовал,
А потом я сделал ход неверный:
Он рубли с Кремлём кидал, а я слюну глотал, —
Досаду героя вызывает не столько сам проигрыш (тем более что проиграл он «двух сук »), сколько неудачный ход. Не деньги интересуют и героя песни того же года «Перед мной любой факир — ну просто карлик...»: он собирается в Монте-Карло лишь для того, чтобы «потревожить ихних шулеров», набраться «массы впечатлений», а выигранную «кучу ихних денег» намерен «сдать в советский банк». Иронико-пародийный характер «патриотической» песни (как и почти всего творчества Высоцкого начала 60-х) не отменяет мотива известного «бескорыстия» героя.
В песне «У нас вчера с позавчера...» (1967) корыстный интерес присущ лишь противникам, которым хочется поскорее «кончить дело — и начать делить добычу». Герой же и его партнёры заняты самим ходом игры:
И пошла у нас с утра
—
Не мешайте и не хлопайте дверями!
И шерстят они нас в пух —
им успех, а нам испуг, —
Но тузы — они ведь бьются козырями! /1; 144/
«исторической» песне «На стол колоду, господа...» (1968; один из вариантов названия: «Игра в карты в двенадцатом году») карточный поединок выливается в поединок реальный:
Валет наколот, так и есть!
Барон, ваш долг погашен!
Вы проходимец, ваша честь, —
И я к услугам вашим! /1; 166/
«Не впадай ни в тоску, ни в азарт ты...» Лирический герой его не видит разницы между игрой крупной и игрой «невинной»: «Не впадай ни в тоску, ни в азарт ты // Даже в самой невинной игре...». Поединок есть поединок, независимо от ставки. Ниже сказано ещё более определённо: «Никогда не гонись за деньгами». Героя занимает не возможность выигрыша, а сама игра, требующая предельной сосредоточенности: «Отключи посторонние звуки...». В игре же для него важна этическая сторона её: «... следи, чтоб не прятал глаза, // Чтоб держал он на скатерти руки // И не смог передёрнуть туза». В таком — не «денежном», а этическом — ракурсе воспринимается и проигрыш: «... Крикни: “Карты на стол, проходимцы!” — // И уйди с отрешённым лицом» (сравним со строками из песни 1971 года: «Спокойно! Мне лучше уйти улыбаясь, — // И всё-таки я допою до конца!» /1; 298/).
Нетрудно заметить, что отмеченные здесь мотивы подключают стихотворение к характерной для творчества Высоцкого поэтической тематике. Герои его лирики — солдаты, альпинисты, спортсмены — нередко оказываются в подобном противоборстве с противником, с судьбой, с собственной слабостью: «Кто здесь не бывал, кто не рисковал — // Тот сам себя не испытал...» /1; 111/; «Серёжа, держись! Нам не светит с тобою, // Но козыри надо равнять» /1; 178/ и т. д. Кстати, во втором случае показателен уже отмеченный в литературе мотив карточной игры [138]. В этом смысле стихотворение «Не впадай ни в тоску...» органично вписывается в созданную Высоцким «большую и по-своему стройную книгу» (Вл. Новиков).
Обратимся наконец к самому мотиву «Пиковой дамы», значимость которого подчёркнута открытой ссылкой, вообще характерной для «литературного» поэта (сравним, например: «“Наш мир — театр” — так говорил Шекспир...» или: «Мы тоже дети страшных лет России...»). Ссылка эта, на первый взгляд, не совсем точна, ибо по отношению к сюжету пушкинской повести здесь как будто смещён важнейший смысловой акцент: «Если ж ты, проигравши, поник — // Как у Пушкина в “Пиковой даме”, // Ты останешься с дамою пик». Ведь Германн у Пушкина остался с дамою пик не потому, что , а потому, что проиграл. Но неточность эта — мнимая. Проигрыш Германна — не только денежный, но ещё — и прежде всего — нравственный. Поэтому глагол поник некоторым образом можно соотнести и с пушкинским героем, сначала отступившим от своего обычного правила («я не в состоянии жертвовать необходимым в надежде приобрести излишнее» [139]), затем перешагнувшего через жизнь старой графини и через доверчивость юной Лизы и, наконец, лишившегося рассудка. Пушкинский герой «не выполнил» поэтической заповеди Высоцкого («Никогда не гонись за деньгами») и остался . В связи с этим любопытно то, что звучащий в четвёртой строфе мотив фортуны («Если ж ты у судьбы не в любимцах») не распространяется на третью строфу, в которой, как и в двух предыдущих, исход игры зависит лишь от самого игрока.
«Это похоже было на поединок», — замечает автор «Пиковой дамы» при описании игры Германна и Чекалинского. Мотив поединка вообще характерен для сюжета повести [140], и в заключительной сцене он, естественно, подчёркнут: «Германн стоял у стола, готовясь один понтировать противу бледного, но всё улыбающегося Чекалинского» и т. д. Заметим, кстати, что упоминание туза у Высоцкого («... Чтоб держал он на скатерти руки // И не смог передёрнуть туза») может тоже восходить к кульминационной сцене «Пиковой дамы»:
— Туз выиграл! — сказал Германн и открыл свою карту.
— Дама ваша убита, — сказал ласково Чекалинский.
Хотя у Пушкина как будто нет намёка на обман Чекалинским Германна, но в контексте стихотворения Высоцкого, с его лейтмотивом шулерства, такая трансформация вполне возможна.
С «Пиковой дамой», на наш взгляд, связаны и три наброска, относящиеся, по мнению С. Жильцова, к одному тексту, публикуемому им под общим редакторским заглавием «Говорили игроки». Текстолог датирует эти наброски 1975 годом. Особый интерес представляет для нас второй из них — «Мне маститые певцы...»:
Тоже, в общем, молодцы,
Передали слухи —
Чтоб я слушался старух,
Этих самых старых шлюх —
— шлюхи [141].
Оборот слушался старух мгновенно вызывает в нашей памяти ситуацию Германна, «послушавшегося» старую графиню. Слово шлюхи тоже неслучайно: в «Пиковой даме» есть скрытый намёк на то, что Сен-Жермен открыл героине тайну карт не задаром. Муж графини, как иронически рассказывает её внук Томский, «был род бабушкина дворецкого», и она описала его «варварство» «самыми чёрными красками». При таком отношении графини к супругу двусмысленность помощи Сен-Жермена весьма вероятна. Припомним также размышления Германна в доме графини о «молодом счастливце», пробиравшемся «лет шестьдесят назад, в эту самую спальню...».
«Груди все — навыкате...» — пишет далее о «старых шлюхах» Высоцкий, и эта строка опять отсылает нас к тексту пушкинской повести: прячущийся в доме графини Германн становится «свидетелем отвратительных таинств её туалета» («седая и плотно остриженная голова», «распухлые ноги»). Конечно, «старухи» Высоцкого отличаются от пушкинской Анны Федотовны так же, как вообще отличаются герои Высоцкого от героев Пушкина («Голоса поставлены — // Водкою протравлены...»). Но в стихах Высоцкого они играют ту же зловещую роль, что и графиня в «Пиковой даме»:
Сядем хоть во фрап мы, —
Все уже засвечены,
Карты у них краплены,
«Две судьбы» (1976) тоже появятся «старухи» — «Кривая и Нелёгкая», воплощающие для героя злой рок, подобно тому, как это было в набросках об игроках: «Падал я и полз на брюхе — // И хихикали старухи // безобразные» /1; 428/.
Тема карт в набросках Высоцкого не является, однако, самоценной — она сопровождается вообще очень важным для поэта мотивом пения (цитируем третий набросок):
Говорили чудаки,
Злые-злые языки,
—
Будто больше мне не спеть,
Не взлететь, не преуспеть —
Пели подпевалы.
Сравним в уже цитированных нами строках: , голоса поставлены. Сближая карточную игру с пением — собственным творческим, поэтическим занятием, Высоцкий обнаруживает в ней тип жизненного поведения вообще («Будто больше мне не спеть, // Не взлететь, не преуспеть...»). Это важнейший лейтмотив всего творчества Высоцкого — от первых песен на уголовную тему («Влезли ко мне в душу, рвут её на части — // Только б не порвали серебряные струны!» /1; 24/) до предсмертных лирических монологов:
«В Париж мотает, словно мы — в Тюмень, —
Пора такого выгнать из России!
Давно пора, — видать, начальству лень!»
Судачили про дачу и зарплату:
— прорва, по ночам кую.
Я всё отдам — берите без доплаты
Трёхкомнатную камеру мою /2; 143/.
Так и в стихах об игроках «злым языкам», «подпевалам» герой Высоцкого возражает недвусмысленно:
Я ответил прямо в лоб —
—
Что игра мне — только чтоб
Душу отвести.
Цель игры — душу отвести — вновь сближает её с творчеством, со свободой, превращает её (игру) в средство самовыражения героя. В процитированных строках содержатся, с одной стороны, «напоминание» о стихотворении «Не впадай ни в тоску...» (если оно действительно написано раньше), а с другой — новая, вольная или невольная, отсылка к Пушкину, к наброскам его так называемой «адской» поэмы:
Ведь мы играем не из денег,
А только б вечность проводить! [142]
Но вернёмся к «Пиковой даме». Едва ли можно настаивать на том, что пушкинские ассоциации в стихах Высоцкого возникли непосредственно под влиянием перечитывания повести. Высоцкий в своих песнях (впрочем, эти стихи песнями не стали) апеллировал обычно к общим местам культурного сознания. Фактом же культурного сознания сделал даму пик «присоединился» Чайковский, чьи оперы на пушкинские сюжеты иногда даже оттесняют в массовом восприятии сами произведения поэта [143]). Сюжет хрестоматийного произведения был памятен и автору, и его потенциальным слушателям или читателям. Какие-то детали могли при этом перекликаться сами собой, вырастая из общих ситуаций [144].
Впрочем, в семидесятые годы, когда в общественном сознании произошёл общий поворот к классике, когда широко был отмечен юбилей Пушкина (1974) и вообще царил своего рода пушкинский бум, — Высоцкий испытывал особый интерес к его фигуре. Пушкин был нужен Высоцкому в эту эпоху, когда он осознал и осмыслил масштаб собственного дарования. Например, много пушкинских мотивов в творчестве 1973 года; в 1974-м же Высоцкий назвал Пушкина своим любимым поэтом [145]. Кроме того, в те же годы он соприкасался с пушкинским творчеством в своей актёрской работе (фильм «Сказ про то, как царь Пётр арапа женил» и спектакль «Товарищ, верь!», из работы над которым Высоцкий, правда, вышел) и при этом, конечно, перечитывал его произведения [146]. И хотя замечание Н. Крымовой о том, что «среди нынешних пушкинистов редко кто знал Пушкина лучше Высоцкого» [147], может показаться нарочито заострённым, всё же нельзя не заметить и другое: в личной библиотеке поэта Пушкин представлен солидными изданиями, в числе которых «худлитовский» десятитомник, несколько томов академического полного собрания сочинений и даже один том суворинского издания 1887 года. Есть и пушкиноведческие книги [148]. Как бы то ни было, обращение к образам «Пиковой дамы» подсказало Высоцкому новые возможности лирического самовыражения: тема карточной игры в зрелом творчестве художника представляет для него не иронический (отчасти так было в песнях 60-х годов), а лирико-драматический интерес, соотносится с образом самого поэта и его лирического героя — бескомпромиссного и убеждённого в своей жизненной и творческой правоте. В этом смысле оба текста, содержащие переклички с «Пиковой дамой», более всего близки отмеченному сильной лирической рефлексией творчеству Высоцкого «гамлетовского» периода, первой половины 70-х годов (мы помним об относительном характере датировок) [149].
Примечания
* Впервые: Болдинские чтения. Ниж. Новгород, 1999.
[129] См.: «Пиковая дама означает...» // «Столетья не сотрут...»: Рус. классики и их читатели. М., 1989. С. 86–160.
[130] С. Жильцов датирует стихотворение 1975 годом (см.: Высоцкий В. Собрание соч.: В 5 т. Т. 3. Тула, 1997. С. 234).
Сарнов Б. Интеллигенция поёт блатные песни... // Вопр. лит. 1996. Вып. V. С. 350–358.
[132] См., например: Скобелев А. В., Шаулов С. М. –117.
[133] Применительно к русской литературе, и прежде всего — к «Пиковой даме», см. о ней в статье: Лотман Ю. М. Тема карт и карточной игры в русской литературе начала ХIХ века // Труды по знаковым системам: VII. Тарту, 1975. С. 120–142. (Учён. зап. ТГУ; Вып. 365).
[134] В нашу гавань заходили корабли: Песни. М., 1996. С. 57.
[136] Этот оборот, по-видимому, отозвался в песне Высоцкого «О фатальных датах и цифрах» (1971), в строке: «... Томитесь, как наложницы в гареме!» /1; 281/.
[137] В нашу гавань заходили корабли. С. 60.
[138] См.: Скобелев А. В., Шаулов С. М.
[139] Здесь и далее текст повести цитируется без ссылок по изд.: Собрание соч.: В 10 т. М., 1974–1978. Т. 5. С. 195–219.
[140] См.: Поединок Германна: К психологии конфликта в «Пиковой даме» // Болдинские чтения. Горький, 1985. С. 56–64.
[141] Высоцкий В. С. Собрание соч. Т. 3. С. 276. В издание, подготовленное А. Е. Крыловым, эти тексты не вошли.
Пушкин А. С. Т. 2. С. 405.
[143] Кстати, и Высоцкий не прошёл мимо «оперных» мотивов — см. его стихотворение «В Азии, в Европе ли...».
[144] Отметим ещё, возможно, невольное сходство ритмического и интонационного рисунка набросков Высоцкого и эпиграфа к первой главе «Пиковой дамы» («А в ненастные дни // Собирались они // Часто; // Гнули — бог их прости! — // От пятидесяти // На сто...»). Их сближают общая строфика (), относительная краткость стиха, усечение в каждом третьем стихе, состоящем иногда всего из одного слова.
[145] См.: Высоцкий В. Песня — это очень серьёзно... / Беседу вёл М. Дейч // Лит. Россия. 1974. 27 дек. С. 14.
«Пугачёв» Высоцкий, по свидетельству Л. В. Абрамовой, «очень много читал сам: и Есенина, и воспоминания о нём» (Абрамова Л. В., Перевозчиков В. К.
[147] О Высоцком // Независимая газ. 1998. 24 янв.
[148] См.: Список книг из библиотеки В. С. Высоцкого / Сост. А. Е. Крылов, М. Э. Тихомирова, Е. Ю. Илютина // Мир Высоцкого. Вып. I. М., 1997. С. 458, 466, 468 и др.
[149] Высоцкий упоминает роковую карту в песне 1970–1971 годов «Свой остров» («Мне накаркали беду с дамой пик») и позже, в 1979 году, в стихах, написанных к пятнадцатилетию Театра на Таганке: «Но кто-то вытряс пулю из обоймы // И из колоды вынул даму пик». В одной из публикаций последнего текста предлагается прочтение «... И из колоды вынул “Даму пик”» (Театральный роман Владимира Высоцкого / Материал к публ. подгот. А. Петраков, О. и Н. Терентьевы // Вагант-Москва. 1998. № 4–6. С. 27), подсказанное следующим у Высоцкого ниже упоминанием скандала вокруг постановки Ю. Любимовым оперы «Пиковая дама».