«ЛЮБЛЮ ТЕБЯ СЕЙЧАС...»:
ДИАЛОГ С КЛАССИКОМ *
Весной 1973 года, во время своей первой поездки за рубеж на автомобиле с Мариной Влади, Высоцкий написал посвящённое ей стихотворение «Люблю тебя сейчас...», занесённое им в «дорожный дневник» — блокнот, содержащий ещё двенадцать стихотворений:
Люблю тебя сейчас,
не тайно — напоказ, —
Не после и не до в лучах твоих сгораю;
Навзрыд или смеясь,
но я люблю сейчас,
А в прошлом — не хочу, а в будущем — не знаю.
В прошедшем — «я любил» —
печальнее могил,
Всё нежное во мне бескрылит и стреножит, —
Хотя поэт поэтов говорил:
«Я вас любил: любовь ещё, быть может...» /2; 61/
«Я вас любил: любовь ещё, быть может...» (1829). Цитата эта в контексте стихотворения Высоцкого, на первый взгляд, «воспринимается как полемика <...>; это спор, прожитый всерьёз, и ведётся он с достоинством, в котором нелицеприятность неотделима от преклонения перед «поэтом поэтов» [117]. Но такая точка зрения, на наш взгляд, нуждается в серьёзной корректировке: во всяком случае, «пушкинский» смысл стихотворения должен проясниться лишь при текстуальном сопоставлении его с литературным источником и в контексте творчества обоих поэтов.
Лирический пафос стихотворения «Люблю тебя сейчас...» связан с переживанием любовного чувства как чувства сегодняшнего, не зависящего от того, что человеком уже пережито, и от того, что может ждать его в будущем. После пушкинской цитаты у Высоцкого идёт поэтический комментарий к ней:
Так говорят о брошенном, отцветшем,
И в этом жалость есть и снисходительность,
Как к свергнутому с трона королю,
Есть в этом сожаленье об ушедшем,
Стремленье, где утеряна стремительность,
И как бы недоверье к «я люблю».
И ниже:
... Ты только по ошибке не заставь,
Чтоб после «я люблю» добавил я «и буду».
Есть горечь в этом «буду», как ни странно,
Подделанная подпись, червоточина,
И лаз для отступленья про запас...
Так, между было и будет, в утверждении того, что есть
Люблю тебя и в сложных временах —
И в будущем, и в прошлом настоящем!
Действительно ли стихотворение, сам зачин которого как будто подчёркнуто «антипушкинский» (не я вас любил, а люблю тебя сейчас), полемично по отношению к пушкинскому шедевру? Высоцкий включает в поэтическую ткань своего стихотворения лишь первый стих классической миниатюры, между тем дальнейшее развитие её лирического сюжета предполагает важный смысловой поворот:
Я вас любил: любовь ещё, быть может,
В душе моей угасла не совсем;
Но пусть она вас больше не тревожит;
Я не хочу печалить вас ничем [118].
У Пушкина звучит мотив, близкий тому, что прозвучит спустя почти полтора столетия у Высоцкого: осталось ли в душе лирического героя чувство, нет ли (видимо, всё же осталось), — сегодня для героини это не должно иметь значения. Пожелание же ей счастья в будущем герой этого полного «просветлённой альтруистичности» (Д. Д. Благой) стихотворения связывает не с собой, а с другим мужчиной: «Я вас любил так искренно, так нежно, // Как дай вам бог любимой быть другим». Прошлое — уже в прошлом, будущее — ещё только в будущем; сейчас есть лишь настоящее: «Я не хочу печалить вас ничем». Таким образом, впечатление полемичности стихотворение Высоцкого производит лишь в том случае, если мы не «дочитываем» до конца пушкинское стихотворение; сам же лирический пафос в двух произведениях, в сущности, общий.
Но пушкинская цитата в стихотворении Высоцкого — не просто разовое заимствование. Высоцкий попал здесь в важный психологический «нерв» пушкинского творчества и мироощущения. Пушкина отличала своего рода «трезвость» в осмыслении переживаемого сейчас состояния, и любовного чувства в частности, ощущение того, что всё на свете не вечно и может угасать со временем. Так, ещё в лицейском стихотворении «К молодой вдове» (1817) юный поэт призывал героиню оставить скорбь и предаться радостям любви (ситуация, позже получающая, впрочем, гораздо более глубокое и неоднозначное толкование в «Каменном госте»):
О бесценная подруга!
Всё ли слезы проливать,
Вечно ль мёртвого супруга
Из могилы вызывать? [119]
Если же обратиться к эпохе рубежа 1820–1830-х годов, когда и пишется «Я вас любил...», то в эту пору поэт работает над восьмой главой «Евгения Онегина», одним из ведущих мотивов которой становится мотив прощания — с романом, с его героями и читателем. Он окрашен ясным ощущением того, что это прощание — навсегда. Именно так звучит и эпиграф из Байрона (в русском переводе: «Прощай, и если навсегда, то навсегда прощай»), и финал главы и всего романа:
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Читатель, мы теперь оставим,
Надолго... навсегда [120].
Наконец, схожий мотив звучит и в поздних, предсмертных стихах Пушкина:
От меня вечор Леила
Равнодушно уходила.
Я сказал: «Постой, куда?»
А она мне возразила:
«Голова твоя седа» [121].
Пушкин — поэт «нормы», меры, ясного ощущения сегодняшнего момента, переживаемого сейчас состояния. Фраза Высоцкого «Люблю тебя сейчас» — одновременно и очень «пушкинская» фраза, ибо Пушкину в равной мере чужды и жизнь прошлым, и иллюзии будущего (примеры можно умножить).
Но и для самого Высоцкого поэтическая мысль, высказанная в стихотворении 1973 года, не была случайной или эпизодической. Ещё в начале творческого пути молодой поэт, разрабатывая уличную, «блатную» тему, пишет песню «Нам вчера прислали...» (1964), лирическая ситуация которой напоминает, с поправкой на другую эпоху и среду, о пушкинском «К молодой вдове». Собиравшегося жениться героя песни «убила в пьяной драке сволота». Поэт предсказывает поведение его возлюбленной:
Что ж, поубивается
Девчонка, поревёт,
Чуть посомневается —
А потом без вздоха
Отопрёт любому дверь, —
Бог простит, а Лёха...
Всё равно ему теперь... /1; 64/
«даёт эскиз общего неблагополучия жизни, это песня о любви и нелепости смерти, о неприкаянности человека, о женском непостоянстве» [122]. С этой характеристикой можно согласиться — скорректировать хочется лишь последнее определение. Да, «о женском непостоянстве», но всё дело в том, как к этому непостоянству отнестись. В песне нет чётко выраженного осуждения героини. Алёху жалко, но и Наде надо жить дальше [123]. Точно так же не осуждает герой (а вместе с ним и автор) песни «Тот, кто раньше с нею был» (1962) не дождавшуюся его из тюрьмы героиню: «Её, как водится, простил» /1; 26/.
В 1978 году, уже почти на исходе жизни, поэт напишет песню «Белый вальс»:
Белее снега, белый вальс, кружись, кружись,
Она пришла, чтоб пригласить тебя на жизнь, —
И ты был бел — бледнее стен, белее вальса /1; 473/.
Оговорка подольше вовеки) подключает эти стихи к интересующему нас мотиву: ничто не бывает навсегда, можно рассчитывать лишь на .
Итак, за пушкинской цитатой у Высоцкого мы обнаруживаем не просто обращение одного поэта к стихам другого, но и типологическое сходство самого творческого мышления двух авторов, разрабатывающих, каждый по-своему, сходные лирические мотивы.
Любопытно, что всего через год после написания этого стихотворения и независимо от него («Люблю тебя сейчас...» Высоцкий подготовил к публикации в «Авроре», но, конечно, ни это стихотворение, ни подборка в целом на журнальные страницы не попала) свою вариацию на тему пушкинского «Я вас любил...» создаст Иосиф Бродский. В шестом из «Двадцати сонетов к Марии Стюарт» читаем: «Я вас любил. Любовь ещё (возможно, // что просто боль) сверлит мои мозги. <...> // Я вас любил так сильно, безнадёжно, // как дай вам Бог другими — но не даст!» [124]. Посвятивший этому стихотворению специальную статью А. К. Жолковский пришёл к выводу, что «кощунственно написанное поверх одной из святынь русской классики», оно всё же восходит «к типично пушкинским установкам» [125]. Показательна, при всём очевидном различии лирических ситуаций и стиля, невольная общность в творческом восприятии пушкинского шедевра двумя поэтами-современниками.
* * *
комедийного звучания, в которых переосмысляются хрестоматийные пушкинские образы: «Песня о вещем Олеге», «Лукоморья больше нет» (обе — 1967), «Посещение Музы, или Песенка плагиатора» (1969). Об одной из них мы подробно писали в предыдущей статье. Повторим, что в этих произведениях поэт не ставит своей задачей собственно пародирование Пушкина; снижение классических образов лишь помогает оттенить ощущение кризиса современного мира.
Вторая половина 60-х для Высоцкого — эпоха протеизма, интенсивного творческого вживания в образы героев различного социального положения, жизненного уклада, профессии, интеллекта... Но протеизм Высоцкого — не только ролевой, а ещё и историко-культурный: он обращается к фольклору («Про дикого вепря», «Песня-сказка о нечисти»), к античной мифологии («Песня о вещей Кассандре»), русской классике («На стол, колоду, господа...»), к традициям авангарда («Вот — главный вход...», «Парус»). В таком контексте обращение к пушкинским сюжетам вполне органично. Пушкин для Высоцкого этой поры — одно из явлений истории культуры, подлежащих творческому переосмыслению, чаще всего комическому; кроме того, он «удобен» поэту, обычно работающему «по школьной программе», то есть выбирающему сюжеты общеизвестные, хрестоматийные, доступные слушателю любого интеллектуального уровня. (В отличие, скажем, от Александра Кушнера, рассчитывающего на подготовленного читателя, он в песнях не стал бы обыгрывать мотивы пушкинского «Желания славы» или «Из Пиндемонти»; стихотворение Высоцкого «И кто вы суть? Безликие кликуши?..», навеянное известными лишь знатокам работами художников М. Шемякина и Х. Сутина, конечно, не стало песней и осталось в архиве.)
Картина меняется на рубеже двух десятилетий. В начале 70-х Пушкин занимает в творческом сознании Высоцкого уже качественно иное место: комедийный подход к классику сменяется обострённо-личностным восприятием наследия Пушкина и самой его фигуры. Это обусловлено общим поворотом Высоцкого к рефлективной лирике, к осмыслению собственной поэтической судьбы. Поворот этот, в свою очередь, во многом был предопределён работой над ролью Гамлета, ставшей едва ли не главным событием всей творческой биографии поэта-актёра. В начале 70-х в творчестве Высоцкого заметно сокращается удельный вес комедийных песен, настойчиво разрабатываются темы судьбы, смерти («О фатальных датах и цифрах», «Кони привередливые», «Штормит весь вечер...» и другие). Высоцкий этих лет — поэт-философ, поэт-Гамлет, прикоснувшийся к «последним вопросам» человеческого бытия. После «протеистического» диалога героев, эпох, культур в поэзии предшествующего периода лирика Высоцкого становится монологична, поэт сосредоточивается на углублённом самопостижении; об этом на страницах нашего сборника уже говорилось. Так вот, в свете такой перемены надо воспринимать и новое творческое осмысление пушкинской темы.
Уже в 1971 году, полуиронически-полусерьёзно размышляя в стихах об отмеренных поэтам жизненных сроках, Высоцкий обращается к пушкинскому имени:
С меня при цифре 37 в момент слетает хмель, —
— как холодом подуло:
Под эту цифру Пушкин подгадал себе дуэль
И Маяковский лёг виском на дуло /1; 280/.
В «Памятнике» (1973) осмысление поэтом своей будущей посмертной судьбы вновь соотносится с Пушкиным, как вообще соотносится прежде всего с ним традиция русского усвоения классической темы exegi monumentum
Командора шаги злы и гулки.
Я решил: как во времени оном —
Не пройтись ли, по плитам звеня? /1; 348/
Своеобразным апогеем же пушкинской темы в «гамлетовскую» эпоху стал у Высоцкого поэтический «дорожный дневник» поездки 1973 года, содержащий стихотворение «Люблю тебя ...» [127]. Пушкинские мотивы встречаются в стихотворениях «дневника» несколько раз. Таково, во-первых, стихотворение «Жил-был один чудак...», в котором легко узнаётся личный, автобиографический подтекст:
Жил-был один чудак, —
Он как-то раз, весной,
Сказал чуть-чуть не так —
А может, что-то спел не то
По молодости лет,
А может, выпил два по сто
С кем выпивать не след.
«невыездного» героя стихотворения легко ассоциируется с судьбой самого автора — пишущего, напомним, эти стихи во время своего первого выезда за рубеж, ставшего возможным лишь потому, что поэт был женат на иностранной подданной. Так вот, в финале стихотворения появляется имя Пушкина; поэт тем самым открыто «примеряет» к себе пушкинскую судьбу:
Другой бы, может, и запил —
А он махнул рукой:
«Что я, — когда и Пушкин был
» /2; 56/.
В стихотворении «Я не успел (Тоска по романтике)», лирический герой которого говорит о своей якобы несостоявшейся судьбе («Я не успел — я прозевал свой взлёт»), возникает другая пушкинская ассоциация:
Я не успел произнести: «К барьеру!» —
А я за залп в Дантеса всё отдам /2; 77/.
Наконец, в стихотворении «Как во городе во главном...», в некоторой степени тоже «автобиографическом» («Не прорвёшься, хоть ты тресни! // Но узнал один ровесник: // “Это тот, который — песни, — // Пропустите, пусть идёт!”» /2; 58/), появляются в качестве охраны «на великом том приёме» пушкинские «тридцать три богатыря» (ещё прежде встречавшиеся в другом контексте, в песне о Лукоморье).
«дорожного дневника» песнями стали лишь два — «В дорогу — живо!..» (для фильма «Единственная дорога») и «Песенка про Козла отпущения» [128]. Это признак особого — можно сказать, интимного — характера творчества Высоцкого во время поездки; он пишет «для себя». В эту пору поэту не свойственно «спорить» с Пушкиным: напротив, он ищет прямые аналогии собственной судьбы в судьбе пушкинской. В наследии классика его привлекают теперь не те сюжеты и мотивы, которые можно пародировать, а те, которые отвечают нынешнему личному опыту самого Высоцкого. В таком свете нужно воспринимать и стихотворение «Люблю тебя сейчас...», где, повторим, за кажущейся полемикой скрыто внутреннее согласие с поэтической мыслью Пушкина и, более того, — совпадение с самим типом его творческого мышления и мироощущения.
Примечания
*Впервые: Пушкин и современная культура. М., 1996.
Непомнящий В. Поэзия и судьба. 2-е изд., доп. М., 1987. С. 183.
[118] Пушкин А. С. –1978. Т. 2. С. 191.
[119] Там же. Т. 1. С. 475.
[120] Там же. Т. 4. С. 161.
[121] Там же. Т. 2. С. 398.
[122] Владимир Высоцкий: мир и слово. Воронеж, 1991. С. 95.
[123] Об этой песне см. также в вошедшей в данный сборник статье «К проблеме “Высоцкий и фольклор”».
[124] Бродский И.
[125] Жолковский А. К. Блуждающие сны и другие работы. М., 1994. С. 223.
[126] См. об этом подробно: «Памятник» В. Высоцкого в контексте литературной традиции // Эволюция художественных форм и творчество писателя. Алма-Ата, 1989. С. 83–90; Шатин Ю. В. Exegi monumentum... // Шатин Ю. В. Поговорим о Высоцком. М., 1994. С. 26–31. (Вагант: Прил.; Вып. № 47–48.); Зайцев В. А. «Памятник» Высоцкого и традиции русской поэзии // Мир Высоцкого. Вып. III. Т. 2. М., 1999. С. 264–272.
[127] Входящие в него тексты изданы в виде отдельного сборника: Дорожная тетрадь В. Высоцкого: (Рукописи) / Изд. подгот. Б. Акимов, В. Ковтун, В. Сычёв. Киев, 1998.
[128] Известна авторская фонограмма фрагмента «Как во городе во главном...», но полная аудиозапись этого текста не обнаружена.