УДК 882
©С. В. Дыханов
(Москва)
Образ времени в любовной лирике
В. Высоцкого («Люблю тебя сейчас»)
Владимир Высоцкий, остро ощущавший «самость», уникальность своей личности и миропонимания, возможно, именно поэтому зачастую вступает в творческий диалог с предшественниками, в частности, с Пушкиным, свидетельствующим о высоте принятых эталонов. Но оглядка на «поэта поэтов» служила у Высоцкого не только самоопределению: пушкинские творения как бы провоцируют лирическую рефлексию поэта — барда «лица необщим выраженьем», создателя, редкостно самодостаточного и не зависимого от людского суда («Веленью Божию, о муза, будь послушна»). Учёт этих обстоятельств, на наш взгляд, очень важен для понимания специфики художественного языка песен Высоцкого, посвящённых возлюбленным.
Стихотворение «Люблю тебя сейчас» написано в 1973 г., когда надежды на счастье и долготу дней в любви и согласии с избранницей казались Высоцкому осуществимыми: расчёт с прошлым уже состоялся, настоящее было столь наполненным и многообещающим, что по поводу будущего не было причин беспокоиться. По крайней мере, об этом свидетельствует стилевое содержание посвящённого Марине Влади текста.
Полемический заход, связанный с лирическим «прототипом» — пушкинским «Я вас любил», (где элегическая тональность, казалось бы, не предполагает иных временных категорий, кроме прошедшего времени) — означен уже во второй строфе уступительной синтаксической конструкцией:
В прошедшем — «я любил» —
печальнее могил,
Все нежное во мне бескрылит и стреножит, —
Хотя поэт поэтов говорил:
«Я вас любил: любовь еще, быть может...» /61/ [305]
Последующие строфы служат обоснованием главного лирического постулата, акцентирующие каждый миг быстротекущего времени, казалось бы, отвлекаясь от пушкинского текста. Однако Высоцкий, не будучи литературоведом-аналитиком, интуитивно постигает сложность пушкинского поэтического решения, при внешней безыскусности содержащего тайную, неочевидную поэтическую мысль.
«Я вас любил» пользуется всеми тремя глагольными формами — прошлым, настоящим и будущим. Троекратное заклинание («Я вас любил...», «Я вас любил...», «Я вас любил...») соединяет минувшее с настоящим и гипотетическим будущим:
Я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай вам Бог любимой быть другим [306].
В троекратности повтора («Я вас любил...») — отрицание тотальности прошедшего времени: энергетическая сила этого отрицания в императиве глагола настоящего времени, указывающего на подлинную причину сокрытия правды чувств («Я не хочу печалить вас ничем»). Эта правда в том, что пушкинский лирический герой не может и не хочет любить «не тайно, напоказ» не потому, что подводит черту под былыми страстями. О том, что это не так, свидетельствует наличие всех временных категорий — прошлого, настоящего и будущего, образующих обобщённое «всегда». Это «всегда» в пушкинском стихотворении, превышая срок отдельной человеческой единицы до бессрочного бытия человечества, материализуется в лирическом слове поэта, своим появлением обязанного переживаемым чувствам.
Стоит обратить внимание, что, посвящённое Олениной, пушкинское стихотворение «избавляется» от автобиографизма. Оно не привязано к адресату онимом и, воплощая вечное чувство к идеальной возлюбленной, является свободным от эротизма и эгоистического начала. В игре грамматических глагольных форм, проявляющих авторскую тайную метафизичность языка, — открытие сокровенного, благородство духа, высокая жертвенность без надрыва и мелодраматизма. Для Пушкина любовь — сама себе награда. Даже неразделённая, она приносит радость вдохновения и творческие свершения.
поэта и вечности, но утверждает эту связь другими художественными средствами и в иной поэтической тональности. Открытый автобиографизм в посвящении, прямо указывающем на объект любви, упоминание о разности в языках от вчера и завтра, вытесняемых настоящим. Поэт остро ощущает диалектику отношений со временем.
Человек и в самом деле пребывает в этом сейчас
Люблю тебя сейчас,
не тайно — напоказ, —
Не после и не до
Навзрыд или смеясь,
но я люблю сейчас,
А в прошлом — не хочу, а в будущем — не знаю.
— при этом символическое значение числа можно трактовать как удвоение динамической целостности, и в этом качестве как некое соответствие однострофности пушкинского стихотворения. Частичное совпадение рефрена («Я вас любил...» // «Люблю тебя сейчас...»), замена «вы» на интимное «ты» указывают на притяжение — отталкивание духовных субстанций.
Восьмистрофник Высоцкого против однострофного пушкинского шедевра выражает идею парности, противостоящей одиночеству, тогда как пушкинская строфика утверждает уникальность, единственность творческой личности и её мировидения. Восемь строф у Высоцкого есть отрицание пагубности быта и его претензий на всевластие: светлой пушкинской грусти поэт противопоставляет поглощённость настоящим неожиданного счастья.
Пушкинское же стихотворение утверждает не только силу и бескорыстие истинной любви, но и самодостаточность личности творца, для которого любовь — это чувство, которое одаривает вдохновением, переживанием творческого экстаза и рождением новых творений, утверждающих духовное бессмертие их автора. Именно поэтому пушкинской любовной лирике чужды мотивы ревности, соперничества, и сам образ гипотетического «другого» лишается негативного оттенка: он не ведает и тени зависти, злобы, раздражения. Благородство, чистота нравственного чувства — здесь производные гармонического равновесия «парнасского» статуса «поэта поэтов».
Для Высоцкого указанные свойства любовной лирики национального гения оказались в высшей степени продуктивными. В анализируемом тексте Высоцкого бытовое и бытийное не исключают друг друга, а мирно соседствуют. В этом смысле интересна метафорика поэта. Отблеск образа «моей Мадонны» (Пушкин) есть в метафоре: «в лучах твоих сгораю», семантически объединяющей и страстное чувство, и поклонение обожествляемой прелести.
Жизнь и смерть, счастье и погибель, по Высоцкому, соединяются незримыми нитями: любимая приносит и новое дыхание, и возможную гибель («приду, хоть обезглавь»). Упоминание — «яд на дне стакана» — неявно ассоциируется с пушкинским Сальери, отравившим гения, открывая пространство быта, пытающегося одержать верх над бытием, спасением от которого является для Высоцкого неразрывный любовный союз мужчины и женщины, неподвластный разрушительному ходу времени, но гармонично взаимодействующему с последним и теперь.
Сожаление об ушедшем
В прошедшем — «я любил» —
—
Все нежное во мне бескрылит и стреножит...
В ряду поэтических оппозиций не только пушкинские аллюзии. Высоцкий, безусловно, имеет в виду и библейское определение любви, которая «сильна, как смерть» и «стрелы её огненные». Но сила его любви измеряется поглощённостью всего прошедшего этим теперь, изгоняющего возможные в будущем трагические обстоятельства сопротивлением небытию:
теперь —
без пятен, без потерь [307].
Мой век стоит сейчас — я вен не перережу!
Во время, в продолжение, «теперь» —
Я прошлым не дышу и будущим не брежу.
Высоцкий требует абсолютного доверия не только к слову поэта, но и к его чувствам, не нуждающимся в клятвенных подтверждениях. Создавая гимн счастливой любви к женщине, способной вызвать непреходящее влечение, поэт открывает для себя диалектику бытия: в реальности человеческой жизни нет никакого другого времени, кроме настоящего мига, а потому невозможно переоценить мгновения, из которых и состоит людской век. Вот каковы истоки парадокса: отрицающий на протяжении всего стиха прошлое и будущее, поэт объединяет их в «сложное время»:
Смотрю французский сон
с обилием времен,
— не так, и в прошлом — по-другому.
К позорному столбу я пригвожден,
— языковому.
Ах, разность в языках, —
не положенье — крах!
— и обрящем.
Люблю тебя и в сложных временах —
И в будущем и в прошлом настоящем!
Две заключительных строфы, завершая движение поэтической мысли, возвращают к подтекстовым ассоциациям: дуэльному поединку великого русского поэта с соперником-французом, не понимавшим русскую речь и лишённым объективной возможности узнавания пушкинского Слова, а значит, и приобщения к другой культуре («на что он руку подымал»). Перевёрнутая личная ситуация даёт Высоцкому надежду на продолжение «французского сна» и возможность обретения выхода вдвоём во взаимопонимании, преодолении языкового барьера, в соприкосновенности и родстве двух культур.
«На первом месте Пушкин. Володя его обожал. Я не знаю человека, который читал Пушкина так хорошо, как Высоцкий...». Марина Влади, говоря «читал Пушкина», имеет в виду выразительность исполнительского мастерства голосового воспроизведения пушкинских стихов. Но есть и другое значение этого словосочетания, акцентирующее степень проникновения в поэтический замысел другого поэта, отделённого временем и всё равно живого. Ведь пушкинская и вообще поэзия живёт в моменты непосредственного читательского к ней обращения и в рефлексирующей памяти поэтов, следующих за гением.
Движущийся в творчестве «вперёд, к Пушкину», Высоцкий и в своём выборе единственный... похож на него: любование избранницей, как «Мадонной Рафаэлевой», сродни пушкинскому восхищению Натали как «чистейшей прелести чистейшим образцом». Этим, внезапно овдовевшим, спутницам двух поэтов только после смерти мужей предстоит воочию убедиться в масштабности их талантов и невосполнимости личных потерь. И разделить после своей кончины их бессмертие.
По собственному признанию, читавший в детстве «нужные книжки», поэт способен испытывать «правильные чувства», какие бы жизненные сферы они, эти чувства, не затрагивали. В «Балладе о времени» Высоцкий оценит «нестираемость» нравственных норм и неизживаемость «лелеющих душу гуманности»:
Время эти понятья не стерло:
Оторвать от него верхний пласт
—
И оно свои тайны отдаст /398/.
В девятнадцатом веке об уровне цивилизованности общества судили по отношению к женщине. Пушкин и Высоцкий явили, каждый по-своему, эталон нравственного отношения к женщине в поэзии, будь она хоть «вавилонской блудницей», хоть наводчицей, открывая в каждой отблеск идеальности...
[305] Здесь и далее цит. по: Высоцкий В. С. Сочинения: В 2 т. Т. 1. Екатеринбург, 1997, — с указ. номера страницы в косых скобках.
[306]
[307] В черновой рукописи имеется вариант строки: «Без обещаний: “Верь!”». — С. Д.