Н. А. Богомолов
(Москва)
ДВЕ ЗАМЕТКИ К ТЕКСТАМ ВЫСОЦКОГО
Автор оспаривает общепринятое чтение отдельных мест в песнях В. Высоцкого «Передо мной любой факир — ну просто карлик…» и «Мишка Шифман». Новое чтение обосновывается анализом текста и данными литературного и исторического контекста.
В настоящее время наиболее надежным источником сведений о текстах стихотворений и песен Высоцкого является известный двухтомник, переиздававшийся, в том числе и с исправлениями, множество раз [8]. Тем более существенным является сохранение критического отношения к его текстам, используемым большинством авторов, пишущих о Высоцком. Плодами таких наблюдений являются и ныне публикуемые две заметки. Обе они относятся не столько к сфере собственно текстологии, так как включают работу с источниками (как звучащими, так и письменными) лишь очень ограниченно, сколько к области филологических наблюдений.
1
В песне «Передо мной любой факир — ну просто карлик...» (1964) [9] читаем:
Я привезу с собою массу впечатлений:
Попью коктейли, послушаю джаз-банд, —
Я привезу с собою кучу ихних денег —
И всю валюту сдам в советский банк.
В примечаниях также обнаруживаем небезынтересные сведения: «В 1968 г. была в иной ред<акции> предложена в к/ф “Интвервенция”. Согласно машинописи, восходящей к авторской рукописи из архива режиссера Г. Полоки, ред. 1968 г. содержала строфы 1–3, перемежающиеся рефреном <...> В вар. к/ф 1968 г. не входила» [10]. Таким образом, интересующее нас четверостишие, идущее в опубликованном варианте четвертым, было отброшено. И понятно почему: действие «Интервенции» относится ко времени и месту, для которых понятия «советский банк» и «родное государство» (читай: «советское») в пятой строфе были решительно неактуальны.
Однако трудно отделаться от впечатления, что сюжет песни все же отнесен не к современности (как, скажем, в «Рецидивисте» или «Ленинградской блокаде»), а к некоему удаленному от автора и слушателей времени. Конечно, это время мифологизированное, поскольку для начала 1960-х годов Монте-Карло, равно как и Марсель («Шумит ночной Марсель...», «... как бы мне увидеть эту самую Марсель»), Кейптаун («В Кейптаунском порту...») или Турция («Всю Россию я проехал, даже в Турции бывал»), обозначают лишь одно: далекие невиданные страны, где «девочки танцуют голые», сражаются английские моряки с французскими, а карманы запираются висячими замками. Такая мифологизация влечет за собой смешение реальных географических и хронологических ориентиров, погружает автора и слушателя в особую действительность, которая может свободно быть повернута к любой конкретике [11].
Нам кажется, что это рассуждение небесполезно при выдвижении гипотезы о том, что в процитированной строфе следует печатать слово «джаз-банд» в непривычной современному слуху и зрению форме «джаз-бан». Дело в том, что в русскую песенную поэзию это слово пришло, конечно, из «Желтого ангела» Александра Вертинского:
В вечерних ресторанах,
В дешевом электрическом раю
Всю ночь ломаю руки
От ярости и муки
И людям что-то жалобно пою.
И злые обезьяны
Мне скалят искалеченные рты.
Зову их в океаны
Мы специально привели текст песни по книге, вышедшей в «Библиотеке авторской песни», поскольку текстологи, безразличные к звучанию, свободно печатают:
Звенят, гудят джаз-банды,
И злые обезьяны
Мне скалят искалеченные рты... [13]
«джаз-банд» в русский язык привели бы к небезынтересным результатам, но, кажется, уже и сейчас можно сказать, что для русского поэта-эмигранта середины двадцатых — середины тридцатых годов слово это было экзотическим, воспринималось на слух и потому могло приобретать фонетический облик, довольно далекий от ставшего ныне каноническим. Так, у Георгия Иванова читаем:
Слышишь, как растет трава,
Как жаз-банд гремит в Париже... [14]
Вариант Иванова делает ясным и природу этого расхождения: слово воспринимали не в английском варианте, а во французском, когда jazz-band должно было произноситься приблизительно как «жаз-бан», тогда как в современный русский язык вошла форма, непосредственно произведенная от английского оригинала.
Конечно, ссылки на текст песни Вертинского не являются доказательством ни в коей мере. Они скорее обнажают если не интертекстуальность песни Высоцкого, то один из ее источников [15], отыскиваемых в текстах очень мало известного в начале 1960-х годов русского зарубежья. Впрочем, Вертинский и именно «Желтый ангел» были широко популярны уже к середине 1960-х годов. Автор этих заметок слышал эту песню среди магнитофонных записей примерно в 1967 году.
«Татуировки» (1961) и включая 1964 год. В это время он практически не использует мужские рифмы с замещением заударных согласных, типа «банд-банк». В текстах, вошедших в первый том издания, на которое мы ссылаемся, находим лишь два таких случая: «так-бинтах» («Песня о госпитале») и «отдавал-вам» («Вот раньше жизнь!..»), причем, конечно, следует учитывать, что в поэзии конечные «к» и «х» оказываются весьма сближенными и стремятся к неразличению [16], а «Вот раньше жизнь!..» отличается таким прихотливым расположением рифм, что обнаруженная может как рифма и не восприниматься. Подавляющее же большинство мужских неточных рифм у раннего Высоцкого — с усечением (значительно реже — с наращением) или всего комплекса заударных согласных [17], или же его части [18], что вполне соответствует общей тенденции времени (ср. хотя бы излюбленный тип рифмования у Визбора).
Уже после завершения основной работы над заметкой мы получили возможность прослушать семь записей исполнения песни, довольно точно датируемых [19]. Если расположить их в хронологическом порядке, получится следующая картина: в сентябре 1964 г. вполне отчетливо слышно «джаз-бан» (впрочем, запись настолько плохого качества, что это вполне может объясняться ее дефектом); в записи октября 1964 г. именно это слово не прослушивается (или нам не удалось его разобрать); в декабре 1964 г. — отчетливое «банд»; в ноябре 1965 г. — разобрать не удалось; в мае 1967 г. — очень явственно — «банд». Зато в двух записях 1979 года — в марте в Научно-исследовательском и конструкторском институте испытательных машин, приборов и средств измерения масс (НИКИМП) и в апреле в Кельне Высоцкий очень явственно произносит «джаз-бан», и если в первом из этих исполнений не делает особого акцента на непривычной форме, словно смазывает произношение, то во втором случае — долго, как он это умел, тянет «н».
Объяснения этому могут быть разными, но мы лишь хотели бы обратить внимание на то, что в реальном исполнении встречаются обе формы интересующего нас слова, из которых одна не несет в себе каких-то особых семантических характеристик, тогда как вторая их добавляет.
2
Песня «Мишка Шифман» (1972) при своей шутейности и даже анекдотичности нуждается в тщательном комментировании с разных точек зрения. Помимо прояснения реалий конца шестидесятых — начала семидесятых годов, уже основательно забытых даже современниками создания песни, безусловно, нуждаются в комментировании своеобразно преломившиеся в головах героев библейские реалии (именование Моше Даяна фараоном, перемешавшиеся исход из Египта, бегство в Египет и войны современного Израиля), интертекстуальные связи (скорее всего, «конкурс в Сопоте» является не только характерной реалией времени, но еще и кивком в сторону песни А. Галича «Фестиваль песни в Сопоте в августе 1969 года») и пр.
Для подобного комментирования предлагаем сделать одно исправление в тексте, кажущееся довольно очевидным.
Я сказал: «Я вот он весь,
Ты же меня спас в порту.
Но одна загвоздка есть:
Русский я по паспорту.
— самарин, —
Если кто и влез ко мне,
Так и тот — татарин» [20].
Публикаторы явно осмысляют слово «самарин» как именование жителя города Самары (напомним, во времена написания песни — Куйбышева). Верно ли это?
— «самарец», а отнюдь не «самарин». В поисковой системе «Rambler» подавляющее большинство результатов поиска на слово «самарец» — именно житель Самары, тогда как среди первых ста результатов слова «самарин» ни одного подобного нет. «Самарин» почти исключительно фамилия литературных героев или реальных персонажей русской истории либо нашей современности. Мы и полагаем, что в тексте Высоцкого употреблена именно фамилия Самарин, почему слово должно писаться с прописной буквы и осмысляться как имя собственное, а не нарицательное.
У нас есть и вполне подходящий кандидат для включения его имени в комментарий. Это Юрий Федорович Самарин (1819—1876), весьма известный в русской истории человек, имя которого не только включено в самые различные словари и энциклопедии, но чьей роли в русской истории посвящена специальная книга [21]. И он практически идеально подходит для роли прадеда героя, как по приблизительному хронологическому раскладу, так и по функции. Ю. Ф. Самарин известен как один из наиболее видных славянофильских мыслителей, что для читателя-неспециалиста семидесятых годов ХХ века означало человека, принадлежащего к числу несомненных русских, к тому же не без того оттенка, который обозначен словами Высоцкого о предках героя: «А у меня — антисемит На антисемите».
У нас есть даже гипотеза о том, откуда попала фамилия Самарина в песню Высоцкого. В стихотворении Б. Пастернака «Старый парк» читаем:
Парк преданьями состарен.
Здесь стоял Наполеон,
Послужил и погребен [22].
Больше, собственно говоря, ничего для поэта и не нужно. Можно ничего не знать о философских идеях Самарина, о его роли в освобождении крестьян, о реальном месте в славянофильском движении — достаточно помнить слова «славянофил Самарин», чтобы в нужный момент использовать их в собственном тексте.
Именно этот смысловой ореол фамилии делает значительно менее вероятным попадание в текст других ее носителей — скажем, весьма известного актера Ивана Васильевича Самарина (1817—1885), о котором Высоцкий мог слышать в лекциях по истории театра, или тем более небезызвестного литературоведа с дурной репутацией Романа Михайловича (1911—1974), зато позволяет предположить, что «татарин» в последней из приведенных нами строк связан с Самариным не только созвучием, но и смысловыми ассоциациями. Это не только известное «поскреби русского — найдешь татарина», но и не менее известный анекдотический (в смысле анекдота исторического) рассказ о появлении славянофилов на московских улицах в исконно русских нарядах, которые более всего походили на татарские.
Мы, конечно, отдаем себе отчет, что песенный повествователь принадлежит к тем людям, которые не могут свободно владеть историческим материалом. Однако и ему не чужда своеобразная полуобразованность, когда имена и факты застревают в голове, не складываясь в систему. Он не так уж и прост: знает Голду Меир и Моше Даяна (в том числе и то, что тот был одноглазым), владеет советским идеологическим жаргоном («в лапы Тель-Авива» [23]), знает про «врачей-вредителей», и даже слово «антисемит» ему растолковывает не «алкаш в бакалее», а скорее его самого легко представить в роли «друга и учителя». Если искать ему подобных среди персонажей Высоцкого, то, скорее всего, это тот, кто читает «Лекцию о международном положении».
«самарянином», «добрым самаритянином», то есть снова заставляет нас рассматривать эту песню не только в сугубо повседневном плане, но и принимать во внимание библейские и евангельские коннотации.
Примечания
[8] Мы пользовались изданием: Высоцкий В. С. Сочинения: В 2 т. Изд. 13-е, исправленное. М.: Локид ; Осирис, 1999. Т. 1. Песни / Сост., подгот. текста и коммент. А. Крылова.
–76.
[10] Там же. С. 484.
[11] Отметим, что существует вариант, в котором Высоцкий поет не «попью коктейли (или — коктейлей)», а «попью там рому», что лишь подтверждает наше наблюдение: ром здесь явно фигурирует в качестве пиратского напитка, недоступного советскому гражданину.
[12]
[13] Вертинский А. Дорогой длинною... / Подгот. текста Ю. Томашевского. М., 1991. С. 316.
[14] . Собр. соч.: В 3 т. М., 1994. Т. 1. С. 256.
[15] См. внятное и последовательное разграничение этих понятий в статье: Baran Henryk. О подтекстах, об источниках и о поэтике Хлебникова // Russian Literature. 2004. LV-I/II/III. P 11–36.
«г» фрикативного, позиционно оглушающегося не в «к», как при взрывном характере произнесения, а в «х».
[17] Примеры с усечениями: «оскорбят-тебя» («Татуировка»), «прокурор-Совинформбюро («Ленинградская блокада»), «бог-Бодайбо» («Бодайбо»), «родных-страны» (там же), «выть-синевы» (там же); с наращениями — «вы-рецидивист» («Рецидивист»), «судьбу — кому-нибудь» («Песня про уголовный кодекс»).
[18] Примеры с усечениями: «субъект-нет» («Я был душой дурного общества»), «горазд-раз» («Рецидивист»), «знакомств-хвост» («О нашей встрече»), с наращениями — «девиз-рецидивист» («Рецидивист»; там же ряд других рифм такого типа), «гад-театр» («О нашей встрече»), «танк-рейхстаг» («Братские могилы»).
[19] Приносим искреннюю благодарность Л. С. Ушакову за предоставление записей, а также А. Е. Крылову за посредничество в этом и за обсуждение текста обеих заметок.
[20] . Указ. изд. С. 313.
[21] См.: Нольде Б. Э., барон. Юрий Самарин и его время. Paris, 1926; 2-е изд. — Paris: YMCA-Press, [1978]. Конечно, вероятность того, что Высоцкий уже в 1972 году знал это издание исчезающе мала (впрочем, с переизданием 1978 года под конец жизни он вполне мог познакомиться), однако нам важно не это, а степень значимости Самарина для русской истории.
Пастернак Б
[23] Здесь существен не только оборот «в лапы», но и подчеркнутое именование столицей Израиля Тель-Авива, а не Иерусалима.