Абельская Р. Ш.: "Я спокоен, он всё мне поведал... " (о ветхозаветных образах и сюжетах в песнях В. Высоцкого)

УДК 882

©Р. Ш. Абельская

(Екатеринбург)

«Я спокоен, он всё мне поведал...»

(о ветхозаветных образах и сюжетах

в песнях В. Высоцкого)

Библейские аллюзии пронизывают всё творчество В. Высоцкого, встречаясь как в шуточных, так и в лирических произведениях. Персонаж юмористических песен, имеющий о Священном Писании самое приблизительное представление, блистательно охарактеризован поэтом в нескольких строфах, посвященных Земле Обетованной: «Я сперва-то был не пьян, // Возразил два раза я — // Говорю: “Моше Даян — // Сука одноглазая, — // Агрессивный, бестия, // Чистый фараон, — // Ну а где агрессия — // Там мне не резон”. // Мишка тут же впал в экстаз — // После литры выпитой — // Говорит: “Они же нас // Выгнали с Египета! // Оскорбления простить // Не могу такого, — // Я позор желаю смыть // С Рождества Христова!”» /1, 318/ [123].

Ролевые персонажи Высоцкого уморительно «путают Ветхий и Новый Завет» [124], но за смешной «путаницей» скрыто нешуточное стремление примирить мировоззренческие установки иудаизма и христианства. Это стремление проявляется и в других произведениях поэта, к чему мы вернемся при обсуждении конкретных текстов.

Мы предлагаем обратить внимание на «ветхозаветную» составляющую художественного мира Высоцкого, которую до сих пор, кажется, никто не рассматривал. Некоторые песни и стихи В. Высоцкого обнаруживают латентную связь с ветхозаветным преданием — показывающую, что в изучении книг Ветхого Завета он продвинулся дальше обычного интеллигентского чтения. Священное Писание есть в библиотеке В. Высоцкого в квартире на Малой Грузинской улице [125], а по свидетельству матери поэта Нины Максимовны, он «ни одной книжки не ставил на полку прежде чем ее хотя бы не перелистать, если не прочитать» [126]. Искал ли он в Библии источник поэтического вдохновения? Пытался ли найти опору в вере, размышляя о смысле Священных Книг? Если такая духовная работа происходила, то шла она тайно. Судя по стихам и песням, поэт старался объединить истины Ветхого и Нового завета — верный своему стремлению к целостности мира.

Показательна с этой точки зрения песня «Баллада о Любви» (1975). Она начинается с упоминания космического события из Книги Бытия — Всемирного потопа:

Когда вода Всемирного потопа
Вернулась вновь в границы берегов,
Из пены уходящего потока
На сушу тихо выбралась Любовь... /1, 401/.

Образу любви придается вселенский размах — ее явление в мире становится равнозначно величайшему из библейских событий. С другой стороны, олицетворенная Любовь (с прописной буквы), возникающая из морской пены, ассоциируется с античным мифом. Ассоциация мимолетна, но значима — мы наблюдаем все то же стремление поэта к целостности мира и культуры. В следующей строке Любовь-Афродита «растворяется в воздухе до срока», чтобы обрести черты благоуханной возлюбленной из Ветхого Завета. Начиная со второй строфы, «Баллада» обнаруживает все более явные параллели с Песнью Песней Соломона.

Один из основных мотивов баллады — мотив дыхания [127] с коннотацией вдыхания «растворенной в воздухе». Влюбленные «вдыхают полной грудью эту смесь»:

И, думая, что дышат просто так,
Они внезапно попадают в такт
Такого же неровного дыханья... /1, 402/.

Мотив любви как дыхания проходит через весь текст, благодаря рефрену («Я дышу, и значит — я люблю!»). Повторяется он и в заключительной 6-й строфе песни:

И вечностью дышать в одно дыханье,
И встретиться — со вздохом на устах —
На хрупких переправах и мостах,
На узких перекрестках мирозданья. /1, 403/.

В тексте «Песни Песней» можно выделить родственный мотив вдыхания аромата возлюбленного/возлюбленной, который сравнивается с благовониями (здесь и далее курсив в цитатах наш — Р. А.):

Мирровый пучек — возлюбленный мой у меня; у грудей моих пребывает. Пп. 1: 12 [128].

Щеки его — цветник ароматный, гряды благовонных растений; губы его — лилии, источают текучую мирру... Пп. 5: 13.

запах от ноздрей твоих,как от яблоков. Пп. 7: 9.

Если в «Песни Песней» любовь есть благоухание, то у Высоцкого любовь есть дыхание жизни, то есть мотив библейского текста усилен поэтом до его предельного значения и превращен в идеальный, абстрагированный от конкретных деталей. Но и в том, и в другом случае смыслообразующей является одна и та же метафора — «дышать любовью». При этом дыхание влюбленных смешивается. В «Песни Песней» это передается косвенно, через зримые, чувственные подробности: их губы и ноздри сближаются:

... и запах от ноздрей твоих, как от яблоков. Пп. 7: 9.

... губы его — лилии, источают текучую мирру... Пп. 5: 13.

У Высоцкого образ с той же семантикой приобретает отвлеченный смысл («И вечностью дышать в одно дыханье...»). В «Песни Песней» имеются параллели также к образам третьей строфы «Баллады», где поется об испытаниях любви — странствиях, разлуках, бессонных ночах. Ср.:

Здесь мы наблюдаем тот же подход к созданию образа, что и во второй строфе: ветхозаветный рассказ, полнокровный, земной и эротичный, преображается в идеальное и обобщенное описание, фактически не связанное с определенной эпохой. Однако мотив разлуки, бессонного тревожного поиска сохранен.

Четвёртая строфа «Баллады» представляет собой ее эмоциональную кульминацию, в которой начинает звучать знаменитый «голый нерв» Высоцкого, придающий песне оттенок исповедальности. Эта строфа обнаруживает разнообразные — смысловые, ритмические, эмоциональные — параллели с кульминационными стихами «Песни Песней». Переклички становятся особенно явственными благодаря тому, что в этих стихах библейский текст достигает наивысшей степени обобщения, отвлекаясь от временных и пространственных реалий. Ср.:

Именно этот фрагмент «Песни Песней», помимо прочего, мог подсказать поэту и метроритмическую структуру «Баллады». Это пеоническая метрика, отчасти разрегулированная свободными пиррихиями и спондеями, что, с одной стороны, позволяет сохранить строй поэтической строфы, а с другой — сближает ее ритм с ритмизованной прозой ветхозаветной песни, которая близка к пеону III.

Способ общения поэта с библейским текстом ближе всего к диалогу, который эксплицитно проявляется в пятой строфе «Баллады»:

Но многих захлебнувшихся любовью
Не докричишься — сколько ни зови...

Метафора «захлебнувшиеся любовью» подтверждает наличие обнаруженных нами параллелей. Если их учитывать — то но в начале этой строфы, а также ее «водная» семантика получают дополнительное обоснование — иначе разрывается логическая связь с предыдущими строфами, в которых любовь отождествляется с воздушной, а не с водной стихией. В рамках диалога процитированное двустишие — это отклик на второй из кульминационных стихов приведенного выше фрагмента «Песни песней»: «большие воды» и «реки» не зальют любви, но самой любовью можно захлебнуться насмерть.

В заключительной шестой строфе «Баллады» вновь появляются ключевые метафоры из «Песни Песней» — любви как общего дыханья и любви как сада, к которым добавляется аллюзия на «дуэт» влюбленных, в библейском тексте вторящих друг другу:

И душам их дано бродить в цветах,
Их голосам дано сливаться в такт,

Рассматривая параллели двух текстов, нельзя не отметить их композиционное родство: помимо параллельных кульминаций, близки по расположению и смыслу и их рефрены, если можно считать рефреном повторяющийся трижды фрагмент «Песни Песней», представляющий собой образец так называемого «амебейного» пения (действие происходит в полях или на лугу, где «возлюбленный мой пасёт между лилиями»), ср.:

Наконец, завершается «Баллада» строфой, переводящей на язык современных образов еще один стих из «Песни песней» — с учетом того, что сад здесь — устойчивая метафора любви. Ср.:

Курсивом выделены совпадающие лексемы, но, помимо этого, ясно видна перекличка метафор, объединенных общим содержанием: сильный ветер приносит аромат любви, предназначенный только влюбленным.

Современная наука рассматривает «Песнь Песней» как сборник любовной и свадебной лирики, исполнявшейся во время обрядового свадебного действа [129]. Иудейская и вслед за ней христианская теология истолковывают этот текст как аллегорию, соответственно, Любви Всевышнего к народу Израиля [130] или любви Христа к Своей Церкви [131]. Теологические толкования текста эротической любовной песни могут показаться натянутыми, но за ними стоит более чем двухтысячелетняя традиция, идущая от пророков — когда возвышенный и поэтически совершенный текст считался боговдохновенным, а значит — иносказательным.

В этом ключе «Баллада о любви» читается как созданный в идеальных образах парафраз библейского текста. Одновременно, благодаря высокой степени обобщения и отвлечения от всего конкретного, «Баллада» предстает вдохновенной песнью любви как единственной движущей силе бытия — что, в конечном счете, выводит ее на уровень христианского отношения к миру — Бог есть любовь.

Космичность, грандиозность происходящего передается с помощью библейских образов и в другой песне — «Мы вращаем Землю» (1972), в которой «драма народной беды и борьбы возведена на уровень космических событий» [132]. А. В. Скобелев и С. М. Шаулов, проводят параллели между персонажами двух песен Высоцкого — «Мы вращаем Землю» и «Песня о Волге». Героев первой — советских солдат — они сравнивают с героями второй — «былинными молодцами», которые для борьбы со злом поднимаются «числом несметные». Соответственно, изображение войны в песне уподобляется описанию битвы с врагами в народной поэзии, где «один былинный день равен по значению целой эпохе» [133].

Предлагаем еще один возможный источник метафоры, на которой построена песня «Мы вращаем Землю». Поэт сам указывает на него упоминанием о Судном дне, с которым ассоциируется окрашенное багровым цветом небо:

—
Судный день — это сказки для старших... /1, 330/.

В воображении поэта картина боя подобна описанию конца света и явления Господнего в небесном огне из пророчеств Исайи:

Ибо вот, придет Господь в огне, и колесницы Его — как вихрь, чтоб излить Гнев Свой с яростью и прещение [134] Свое с пылающим огнем. Ис. 66: 15.

В Евангелиях, во многом построенных на цитировании стихов Исайи, посредством подобной же метафоры Иисус описывает свое грядущее пришествие:

Как молния исходит от востока и видна бывает даже до запада, так будет пришествие Сына Человеческого... Мф. 24: 27.

Парафразом нескольких фрагментов непосредственно из книги Исайи — без параллелей с Новым Заветом — является вся четвёртая строфа песни (курсивом выделены лексемы, присутствующие в стихах Исайи — Р. А.):

И от ветра с востока пригнулись стога,
Жмется к скалам отара.
Ось земную мы сдвинули без рычага,
Изменив направленье удара. /1, 330/.

Пейзаж русской былинной битвы не предполагает ни скал, ни овечьих отар. Более того, «каменистые горы и ущелья», по мнению В. Проппа, противопоставляются в былинах о Святогоре «мягким среднерусским возвышенностям» как «нерусская» земля — русской [135]. Напротив, гористый и скалистый библейский пейзаж непредставим без овечьих стад, пасущихся под присмотром ветхозаветных патриархов. Скалы, как постоянная декорация действия, естественным образом оказываются элементом библейских поэтических тропов, — так у Исайи встречается метафора скалы как надежной защиты, использованная Высоцким, ср.:

Кротость, боязливость и другие свойства овец также служат в Библии метафорами человеческих качеств. Образ испуганных овец «нередко упоминается иносказательно священными писателями» [136], в том числе и Исайя сравнивает с ними народы в день Божьего Суда:

Тогда каждый... как покинутые овцы, обратится к народу своему, и каждый побежит в свою землю. Ис. 13: 14.

Теперь приведем также предыдущий стих Исайи и сравним получившуюся «строфу» с обсуждаемой строфой Высоцкого:

Семантические переклички, совпадение лексики, образности и даже — условно говоря — строфического строения приведенного фрагмента из Книги Исайи со строфой из песни Высоцкого позволяют видеть в древнем пророчестве своеобразный подтекст этой строфы, разгадку ее истинного смысла: враги, как испуганные овцы, побегут в свою землю и никакое надежное прибежище им не поможет.

В контексте Книги Исайи приобретает дополнительную семантику и первый стих обсуждаемой строфы («И от ветра с востока пригнулись стога...»). У Исайи прототип этого стиха, содержащий пророчество о приближении Мессии, звучит следующим образом, ср.:

Противопоставление «Восток — Запад» в песне о Великой Отечественной войне представляется мотивированным реальной историей, независимо от литературных или фольклорных реминисценций. Однако подобное противопоставление актуально не только для песен «военного» цикла, но и, например, для «блатного». По наблюдениям А. В. Скобелева и С. М. Шаулова, «эти представления Высоцкого абсолютно соответствуют архетипическому переживанию пространства, в котором Запад и Юг ассоциируются со смертью, а восток и север — с жизнью» [137] (речь идет о древнеславянских «архетипических структурах сознания»).

Возможно, поэт почерпнул эти представления из русских былин, но его творческое вдохновение могло подпитываться еще одним, не менее мощным и хорошо известным ему источником, где этические координаты мира выстроены подобным же образом. В подтверждение того, что «архетипические структуры» Ветхого Завета, связанные с «переживанием пространства», соответствуют представлениям В. Высоцкого не менее точно, чем древнеславянские, приведем еще одно пророчество о скором приходе Мессии:

Я воздвиг его от , и он придет; от восхода солнца будет призывать имя Мое и попирать владык, как грязь, и топтать как горшечник глину. Ис. 41: 25.

ветра с востока, превращающего стога неправды в «солому, разносимую ветром», и приносящего народам пророчество о справедливом возмездии — что соответствует образности и сюжетике Книги Исайи.

Космогония, описанная в песне, возвращает нас к древним библейским представлениям о мире. Солнце в песне стоит неподвижно — двигаться по небу его заставляют советские солдаты своим движением на восток или на запад: «Просто Землю вращают куда захотят // Наши сменные роты на марше».

— предводитель войска израильтян Иисус Навин приказывает солнцу и луне остановиться, чтобы воины могли закончить сражение:

Иисус воззвал к Господу в тот день, в который предал Господь Аморрея в руки Израилю, когда побил их в Гаваоне... и сказал пред Израильтянами: стой, солнце, над Гаваоном, и луна, над долиной Аиалонскою! И остановилось солнце, и луна стояла, доколе народ мстил врагам своим. Н. 10: 12-13.

В песне содержится аллюзия на описание и этой битвы [138], в отличие от Судного дня случившейся не в конце, а в начале времен — в юном мире, полном надежд, — что гармонично мироощущению 1960-х:

От границы мы Землю вертели назад —
—
Но обратно ее закрутил наш комбат,
Оттолкнувшись ногой от Урала. /1, 330/.

Здесь мы встречаемся с характерным для Высоцкого карнавальным образом-перевертышем. С одной стороны, легендарный библейский персонаж уподобляется обычному комбату, с другой — комбат преображается в библейского героя, способного управлять событиями космического масштаба. Война предстает как библейская битва, которая длится в течение одного дня, растянувшегося на годы. Солнце движется то на восток, то на запад, отражая расстановку сил Добра и Зла. Победа, добытая неимоверным, космическим усилием есть восстановление миропорядка, вселенской справедливости, понимаемой в духе Ветхого Завета, — когда «народ мстит врагам своим».

Особый интерес в связи с нашей темой представляют стихи, созданные поэтом предположительно в последние годы жизни (1978–1980). Эти стихи не исполнялись на концертах, а сочинялись «для себя», с призрачной надеждой на будущие публикации. Их можно воспринимать, как трагический дневник поэта, зажатого в смертельные тиски приближающейся гибели («И сверху лед, и снизу — маюсь между...» [139]), как страстный порыв — выжить, как надежду на чудо («От них от всех, о Боже, охрани...» [140]).

«Мы вращаем Землю» (1972) и «Баллада о любви» (1975), где библейские образы служат, прежде всего, художественным целям, стихи последних лет показывают, что поэт обращался к Библии в поисках веры и спасения («Мне есть что спеть, представ перед Всевышним, // Мне есть чем оправдаться перед ним» [141]). Поздние стихи — свидетельство того, как надежда иногда оставляла поэта, и в эти минуты он терял оптимизм. Только смертельным отчаянием могло быть продиктовано стихотворение «А мы живем в мертвящей пустоте...» (1979 или 1980), построенное как развернутая метафора одного из сюжетов книги Исайи — его можно назвать «сюжетом о поколении отступников». Стихотворение Высоцкого посвящено, по всей вероятности, атмосфере общественной бездуховности, которую мучительно ощущала интеллигенция конца советской эпохи. Горечь и безнадежность существования современников поэта переданы через стихи Исайи, обращенные к поколению израильтян, отступивших от Бога, — чтобы объяснить им, как низко они пали (см. «сравнительную таблицу» с нашими пояснениями в квадратных скобках):

Из «сравнительной таблицы» видно, что строки Высоцкого сопоставимы со стихами Исайи и по образности, и по лексико-семантической структуре. Мы отметили курсивом лексемы, которые не просто совпадают в обоих столбцах, но и находятся в сходных семантических обстоятельствах, являясь, по сути, ядром одного и того же образа. Например, стих «Нет у него здорового места...» (Ис. 1: 6) говорит о соплеменниках Исайи, — которые, отвернувшись от Бога, погрязли в мерзости и напоминают больного, покрытого «гноящимися ранами». Как видим, вторая строка стихотворения Высоцкого построена на той же самой метафоре. Соответственно, всё стихотворение повторяет образно-смысловые блоки «сюжета об отступниках» из Книги Исайи и следует логике этого сюжета: жизнь поколения грешников пуста и бессмысленна, их дела ничтожны, а душа источает гной; они не хотят думать о неминуемой катастрофе, которая в равной мере коснется всех — и элиты, и дна общества; лицемерное благочестие никого не спасет — поклонение «истуканам» привело к тому, что поколение лишилось способности воспринимать истину.

«сравнительной таблице», взяты из разных глав Книги Исайи. Это связано с тем, что один и тот же сюжет в ней излагается несколько раз — повторяясь по содержанию, но варьируясь лексически. Мы выбирали те варианты отдельных стихов Исайи, где обнаруживались не только смысловые, но и лексические совпадения со строками Высоцкого. Исайя — самый «христианский» из всех ветхозаветных пророков, многие его изречения пересказываются в Евангелиях. И хотя в данном случае поэт опирался, в основном, на те строки Исайи, которые отсутствуют в Новом Завете, заканчивается стихотворение известным афоризмом, неоднократно повторенным евангелистами, ср.:

Как видим, ветхо- и новозаветные мотивы причудливо переплетаются в произведениях В. Высоцкого, и не только в шуточных — как «Мишка Шифман», — но и в лирических. Так в песне «О фатальных датах и цифрах» (1971) Христу — почти всерьез — приписывается ветхозаветная идея возмездия:

А в 33 Христу — он был поэт, он говорил:

«Да ни убий!» Убьешь — везде найду, мол. /1, 280/.

«Я спокоен — Он всё мне поведал...» <1979>, тоже затрагивающее тему возмездия, является по своим нравственным интенциям еще более «ветхозаветным»:

Я спокоен — Он всё мне поведал.
Не таясь, поделюсь, расскажу —
Всех, кто гнал меня, бил или ,
Покарает Тот, кому служу [142].

Мы выделили курсивом «евангельский» ряд глаголов, относящихся к Христу и им произносимых:

Я посылаю к вам пророков... и вы... иных будете бить в синагогах ваших и гнать Мф. 23: 34. Истинно говорю вам, что один из вас предаст Меня.

Ветхозаветный оборот «Тот, кому...», как и в Библии, относится в стихотворении к Всевышнему (евангельскому Богу-Отцу), который поведал герою, напоминающему Христа, что жестоко покарает его врагов. В отличие от стихотворения «А мы живем в мертвящей пустоте...», где использована та часть «сюжета об отступниках», в которой живописуется плачевное состояние забывших Всевышнего, на этот раз поэт опирается на другой аспект того же сюжета — перечисление наказаний, которые постигнут грешников. Перечень кар, в соответствии с ветхозаветной традицией, и составляет суть текста — то есть пафос стихотворения — и не только пафос, но и образность — вновь сближают его с Книгой Исайи (пояснения в квадратных скобках наши — Р. А.):

Вы слышали, что сказано: «люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего». А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас... Мф. 5: 43-44.

Это стихотворение, как и другие стихи и песни В. Высоцкого, позволяет сделать вывод, что нравственный пафос его поэзии был основан на весьма своеобразном синтезе нравственных истин Ветхого и Нового Завета.

На книгах и кассетах, которые поэт дарил друзьям, он часто писал только одно слово — «Добра!» Но добро «Люби ближнего твоего как самого себя» (Левит. 19: 18), но одновременно — «Отмщу врагам моим и ненавидящим Меня воздам» (Втор. 32: 41).

Теперь вернемся к тому, что касается Библии как художественного образца. На примере поэтических произведений В. Высоцкого разных лет мы попытались показать, что источником образности и сюжетики для поэта в ряде случаев стали тексты Ветхого Завета (Книга Исайи, Книга Иисуса Навина, Песнь Песней...). Реминисценции, парафразы, скрытые цитаты, композиционные параллели свидетельствуют, что В. Высоцкий не ограничивался расхожими афоризмами из Ветхого Завета, а хорошо знал, по крайней мере, некоторые его книги и свободно в них ориентировался.

— источник мудрости для решения сложных и мучительных мировоззренческих проблем. При этом он стремился объединить истины Ветхого и Нового Завета, создавая свой мир всеобщности и братского единения всех людей.

P. S. Латентные, но вполне определимые цитаты из Книги Исайи в стихах последних лет позволяют нам вывести одно важное побочное следствие, вытекающее из внимательного знакомства поэта с этим ветхозаветным текстом. Оно касается известной проблемы высоцковедения — атрибуции стихотворения «Казалось мне — я превозмог...» [143].

Дело в том, что завершающие строки этого стихотворения, в отношении которого авторство Высоцкого не установлено, представляют собой парафраз тоже завершающего стиха из всё той же Книги Исайи, вновь обращенного к отступникам от единого Бога, что метафорически соответствует смыслу стихотворения, ср.:

С учетом того, что стиль этого стихотворения исследован высоцковедами [144] и признан похожим на стиль В. Высоцкого, выскажем свои соображения на эту тему.

«Баллада о любви», созданная на основе «Песни Песней Соломона», обнаруживает с ней отчетливое композиционное родство. Ту же тенденцию можно наблюдать в данном случае — для завершения стихотворения использован композиционно сильный, тоже завершающий стих из Книги Исайи (как и в предыдущем случае, книги Ветхого Завета).

Во-вторых, допустим, что стихотворение написано подражателем Высоцкого. Однако — можно подражать видимым особенностям стиля и манеры художника, что и делали всегда эпигоны знаменитых поэтов — от Пушкина до Бродского, — но невозможно «скопировать» эрудицию. А чтобы «подражать» скрытому цитированию стихов из ни разу не названной Высоцким прямо Книги Исайи, нужно обладать весьма специфической образованностью. Кроме того, необходимо было бы знать в 1979 г., коим датировано таинственное стихотворение, последние стихи В. Высоцкого, в которых он всё более открыто цитирует Исайю и которые он не читал со сцены. То есть эрудит, хорошо знавший Ветхий и Новый Завет и обладавший незаурядным поэтическим даром, должен был принадлежать к ближнему кругу последних лет поэта — чтобы знать эти стихи. Кто это, если не сам поэт?

Иными словами, цитата из Исайи, завершающая стихотворение «Казалось мне, я превозмог...», с нашей точки зрения, является косвенным аргументом в пользу авторства В. Высоцкого (как известно из юридической практики — косвенную улику труднее подделать).

P. P. S. Обсуждая данное исследование с коллегами, мы столкнулись с априорной убежденностью некоторых из них, что образы и сюжеты, о которых идет речь в работе, поэт черпал не из чтения Библии, а «из воздуха», «из общего культурного пространства». В качестве элементов этого «воздуха» предлагались «Забавная Библия» и «Забавное Евангелие» Лео Таксиля, стихотворение М. Лермонтова «Пророк», картина Поленова «Христос и грешница»... Собственно говоря, этот ряд можно продолжить. Но стоит ли «множить сущности», вопреки принципу, известному как «бритва Оккама»? Чтобы слепить «из воздуха» конкретный сюжет Исайи, повторяя его смысловые блоки, используя его образы, в центре которых находятся в точности его лексемы — для этого нужно самому быть Исайей. Не проще ли взять готовый сюжет — например, «сюжет об отступниках» — в одном известном тексте, в Книге Исайи, и использовать его как метафору советской действительности, тем более что аналогия с ней при чтении Исайи просто напрашивается (стихотворение «А мы живем в мертвящей пустоте...»)?

«Я спокоен — Он всё мне поведал...» завершается строкой «Побей вас камни, град или картечь». Как возможный источник этого образа, воспринятый не из Библии, а из «общего культурного поля», предлагается, например, строка Лермонтова «В меня все ближние мои бросали бешено каменья».

При богатстве русской синонимии, удивительно ли, что устойчивое библейское выражение побить камнями, многократно употребляемое и в Ветхом, и в Новом Завете, у Лермонтова звучит как «бросали каменья». Но у Высоцкого-то использован непосредственно библейский (синодальный) вариант побей вас камни, да еще и «в одном флаконе» с — излюбленной «карой» из пророчеств Исайи. Думается, что в данном случае поэт опирался не на лермонтовский, а прямо на библейский текст, тем более, что в стихотворении, которое мы обсуждаем, не одна, а несколько цитат, вряд ли сопоставимых с Лермонтовым или Л. Таксилем, зато перекликающихся с Книгой Исайи и Евангелием от Матфея — и отнюдь не расхожих, чтобы можно было легко списывать их на «воздух».

В заключение стоит сказать о том, что каждый, кто имеет опыт стихосложения, знает, что стихи рождаются не из воздуха, а из точного образа и точного слова — конкретной лексемы, которую нужно найти, чтобы записать на бумаге, — и процесс поиска каждого слова мучителен, так что неоднократные (!) «случайные» совпадения образов и одновременно их лексических воплощений в стихотворении — с каким-либо определенным текстом просто невозможны — а именно такого рода совпадения мы видим в некоторых стихах Высоцкого по отношению к текстам Библии.

Примечания

[123] Сочинения: В 2 т. / Сост., подгот. текста и коммент. А. Е. Крылова; Вступ. ст. А. В. Кулагина. М., 1999. Т. 1. С. 111. Здесь и далее ссылки на это издание даны непосредственно в тексте с указанием номера тома и номера страницы в косых скобках.

[124] Галич А. Облака плывут, облака / Сост. А. Костромин. М., 1999. С. 459.

 / Сост.: А. Е. Крылов, М. Э. Тихомирова, Е. Ю. Илютина // Мир Высоцкого: Исслед. и материалы. Вып. I. М, 1997. С. 456–476.

[126] Высоцкая Н. М. О библиотеке сына // Там же. С. 454.

[127] «Баллада о Любви» и «Баллада о борьбе» как коррелятивные художественные единства // Мир Высоцкого. Вып. V. М, 2001. С. 324.

[128] Здесь и далее цитаты из Библии приводятся по синодальному тексту — он соответствует изданию из библиотеки В. Высоцкого (Библия: Кн. Свящ. Писания Ветхого и Нового Завета. М., 1968).

[129] Дьяконов, И. М. –721.

[130] Рабби Акива. Трактат «Ядаим» 3, 5 (Мишна).

[131] Библейская энциклопедия. М., 2005. С. 502.

[132] Скобелев А. В., Шаулов С. М.

[133] Медриш Д. Н. Литература и фольклорная традиция. Саратов, 1980. С. 21.

[134] Прещение (от «претить») — отвращение, запрещение ( Толковый словарь живого великорусского языка: Совмещ. ред. изданий В. И. Даля и И. А. Бодуэна де Куртенэ в соврем. написании: В 4 т. М, 2003. Т. 3. С. 323). — Р. А.

[135] Пропп В. Я. Русский героический эпос. М., 1999. С. 77.

[137] Скобелев А. В., Шаулов С. М. Указ. соч. С. 136.

[138] Впервые эта аллюзия отмечена А. В. Кулагиным, который говорит о «перекличке, вероятно, невольной» с Книгой Иисуса Навина ( Поэзия В. С. Высоцкого: Твор. эволюция. 2-е изд., испр. и доп. М., 1997. С. 136).

[139] Последние стихи В. Высоцкого мы будем, по возможности, цитировать по изданию «Избранное» (М., 1988) — так как в этой редакции яснее прослеживаются их связи с Библией.

[140] Высоцкий В.

[141] Там же. С. 480.

[142] Высоцкий В. Избранное. М., 1988. С. 466.

Высоцкий В. С. Собрание соч.: В 7 т. / Сост. С. В. Жильцов. Вельтон, 1994. Т. 5. С. 309.

[144] Томенчук Л. Ковтун Вс. Действующая модель творчества Высоцкого // http: //otblesk.com/vysotsky/i-kazalo.htm.