ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ИНТЕРПРЕТАЦИЯ
СОЦИАЛЬНЫХ РЕАЛИЙ В «БАЛЛАДЕ О ДЕТСТВЕ»
Согласно «Словарю литературоведческих терминов», баллада — это «жанр лирической поэзии, носящий повествовательный характер» [1]. «Краткая литературная энциклопедия» фиксирует такие устойчивые черты баллады, как драматическое содержание, исторический или легендарный материал, в эпоху романтизма — предпочтение мрачного колорита [2].
При определённых традициях жанр баллады в своём роде гибок, пластичен, о чём свидетельствует его история в XX веке, когда у талантливых поэтов баллада наполняется новизной содержания и поэтической оригинальностью.
Такова «Баллада о детстве» В. Высоцкого [3] — глубокое и выразительное произведение, представляющее своеобразный срез эпохи сороковых годов. Автор стихотворения обладал даром создания ёмких, гармоничных и функциональных поэтических образов, которые выводят отражённые в произведении социальные реалии на типизирующий художественный уровень, подчёркивая повествовательный характер баллады.
Существенным признаком образности «Баллады о детстве» является смещение правдоподобия — важное балладное свойство, способствующее драматизму изображения, несколько мистифицирующее повествование. В. Высоцкий как бы «перешагивает» табуированную черту, начиная биографию героя до его рождения. Появляются выразительные образы указа от тридцать восьмого и срока ещё в утробе, где, ясное дело, ничего…хорошего нет. Продолжением вызывающей, шокирующей строчки: «Час зачатья я помню неточно» — становится упоминание о том, что многих отцов брали в этапы длинные на срока огромные даже ранее, чем в ночь зачатия их сыновей, но, тем не менее, «вот живёт же братия — // Моя честна компания!». Так начинается тема особой, в своём роде сакральной силы поколения, связанной в данном произведении с уголовной эстетикой. Она окрашивает балладу неповторимым духом эпохи, когда «военный след» трансформировался в совсем иные реалии. Так появляется воспоминание о том, что «все — от нас до почти годовалых — // “Толковищу” вели до кровянки, — // А в подвалах и полуподвалах // Ребятишкам хотелось под танки». И далее: «Ни дерзнуть, ни рискнуть, — но рискнули // Из напильников делать ножи»; и наконец, романтика военной атрибутики перерождается в романтику уголовного мира:
Сперва играли в «фантики»,
В «пристенок» с крохоборами, —
И вот ушли романтики
Из подворотен ворами.
В «Балладе о детстве» очевидна романтизация силы«Но родился, и жил я, и выжил», продолжаясь в: «И плевал я — здоровый трёхлетка — // На воздушную эту тревогу!», эта тема перерастает в тему отцов и детей, тему поколения и шире — эпохи, где уходящая в историю война отцов своеобразно преломляет судьбы сыновей, подчас становящихся уголовниками. Возникает перекличка, реминисценция, так как срока отцов уже упоминались. Появляется символика коридоров, стен и тоннелей, блестяще обыгранная в истории Витьки, который «с корешем — // Из коридора нашего // В тюремный коридор ушёл // <...> И кончил “стенкой”, кажется», несмотря на то, что тоннели, конечно, «выводят на свет».
Известная цитата из «Баллады...» о том, что «у отцов — свои умы», оборачивается обессмысливанием веры в свет в конце тоннелей и в эпизоде с «богатенькой тётенькой Марусей Пересветовой». Тема наживы — как наркотика — отдельной черты эпохи — драматична, ведь «обиженный богатством» метростроевец «дом сломал, а нам сказал: // “У вас носы не вытерты, // А я, за что я воевал?!” — // И разные эпитеты». Так усиливается разрыв между «отцами и детьми».
Перечисленные темы в финале замыкаются блестящим образом-перевёртышем верха — ледовых вершин (перифраз романтики) и низа — жизни, куда попали из своих коридоров и подвалов «дети бывших старшин и майоров». Жизнь становится, таким образом, совсем иной, несмотря на то, что и в эту пору «текли куда надо каналы, // И в конце куда надо впадали».
Лаконичность и ёмкость некоторых образов Высоцкого в «Балладе о детстве» поистине эвристична. Ни разу не упоминая слова «репрессии», поэт задевает один из острейших вопросов эпохи, опуская в подтекст нечто очень существенное для российского менталитета не только именами «Гися Моисеевна» и «Евдоким Кирилыч», но также и провидческим, «Вы тоже — пострадавшие, // А значит — » (курсив мой. — Л. А.сроках огромных, и этапах длинныхна Первой Мещанской — в конце, и в тридцати восьми комнатках в коммунальной квартире с одной . Так в подтексте за этими образами появляется мера (или безмерность) русского страдания, подразумевающаяся в словах «Евдоким Кирилыча». Так образ пострадавших и обрусевших не только задан, но и разработан В. Высоцким.
«слышал», но и «видел» эпоху: «У тёти Зины кофточка // С драконами да змеями»; «Взял у отца на станции // Погоны, словно цацки, я» и т. п. Подчас в этих «аудио-» и «видео‑» деталях реминисцируют фольклорные, сказочные переиначенные образы. Так, страна Лимония и Чемодания соседствуют с реальными «трофейными» Японией и Германией, выводя эту — трофейную — сторону послевоенной жизни почти на мифологический уровень. Другое произведение В. С. Высоцкого, близкая «Балладе о детстве» по времени создания (да и по духу) «Баллада о борьбе» — своеобразный перифраз темы детских и подростковых фантазий — усиливает этот книжный легендарный уровень, упоминая колесницы, дам, мечи, доспехи, забрала«Баллада о детстве» поворачивает к читателю эпоху иной стороной, представляя динамику этих фантазий — мифологию послевоенного времени. Поэт находит для выражения этой динамики адекватную форму просторечия, подчас жаргона, создавая особую художественную достоверность. Такой виртуоз языка, как В. Высоцкий, мастерски владел короткой, выразительной фразой, звукописью, использовал аллитерацию, анафору, повторы. Так, примером функциональной, искусной аллитерации могут служить строки: «Взял у отца на станции // Погоны, словно цацки, я — // А из эвакуации // Толпой валили штатские», где звук ц как бы останавливает внимание, заставляя его «споткнуться» (это очевидно в авторском исполнении «Баллады...»). Соседство резкого р «Пророчество папашино // Не слушал Витька с корешем...» (и далее до слов: «Прошёл он коридорчиком...»).
Анафоры и повторы создают напряжённость, ощутимую и графически, и при устном исполнении:
…Было время — и были подвалы,
Было дело — и цены снижали,
И текли куда надо каналы,
Неровность и напряжённость усиливается также «перебивом» ритма — от трёхстопного анапеста к четырёхстопному ямбу.
* * *
Пафос «Баллады о детстве» неоднозначен: очевидны и гордый дух страны-победительницы, и, вместе с тем, переоценка ценностей вплоть до диаметрально противоположного их понимания. Фраза: «Но у отцов — свои умы, // А что до нас касательно — // На жизнь засматривались мы // Уже самостоятельно» — перекликается с тонким замечанием И. Бродского из эссе «Трофейное» о том, что после войны отцы водили своих сыновей в военные музеи не очень охотно, так как догадывались, что сыновьями «движет праздное любопытство, и не одобряли этого» [4]. Почти ровесник В. Высоцкого, И. Бродский пишет о своём поколении: «Помимо того, что мы выжили, мы приобрели богатейший материал для романтических фантазий» [5]. Поэтому столь естественно обращение Высоцкого к жанру баллады. Обоих поэтов роднит гуманитарное освоение послевоенной реальности, «подпитанной», в восприятии И. Бродского, прежде всего, очередным «окном в Европу» (скорее, в США). В. Высоцкий же в «Балладе о детстве» погружается в реальность московских коммуналок и дворов, но это и есть одна и та же страна и одна и та же эпоха одних и тех же социальных реалий, для которых В. Высоцкий нашёл гармоничную балладную форму художественного отражения.
Примечания
[1] Словарь литературоведческих терминов / Ред. -сост. Л. И. Тимофеев и С. В. Тураев. М.: Просвещение, 1974. С. 24.
[3] Это произведение цит. по изд.: Высоцкий В. С. Сочинения: В 2 т. Екатеринбург, 1997. Т. 1. С. 385–390.
[4] // Иностр. лит. 1996. № 1. С. 237–244.
[5] Там же. С. 238.