Новиков Владимир Иванович. Высоцкий
Свой театр

Свой театр

Первый раз они встретились еще весной. Много тогда было разговоров о том, что Любимов Юрий Петрович (вахтанговский актер, и в кино тоже снимался: до войны в "Робинзоне Крузо" играл Пятницу) приходит главным режиссером в совершенно захиревший Театр драмы и комедии, тот, что на Таганке. Между прочим, в прошлом году там в спектакле "Микрорайон" Леша Эйбоженко исполнял песню Высоцкого "Тот, кто раньше с нею был" - в качестве, так сказать, народной. Но сейчас речь не о том, кто там раньше был, а о любимовской труппе, куда вошли десять студентов из его выпуска в Щукинском училище.

Двадцать третьего апреля у них прошла премьера брехтовского "Доброго человека из Сезуана", которого до того они уже не раз играли в разных местах. Как говорят в таких случаях, впечатление разорвавшейся бомбы. На взрыв все стали сбегаться, и он тоже, разбираемый любопытством, проник в Театр Маяковского, где любимовские ребята давали выездной спектакль.

Он был потрясен и смят. Вот, оказывается, как можно работать!

Почти никаких декораций, актеры не загримированы. Кто-то говорил, мол, ходят не по-людски, какими-то квадратами. А это они так обозначают улочки, переулки старинного квартала - все имеет под собой нормальную почву. Главное, чтоб зрители верили - и тогда не обязательно на сцене огород городить.

И еще они поют. Причем не как в оперетте или в какой-нибудь "Волге-Волге", где посреди разговора вдруг раз - и запели: "А-а-а!" - как черт из бутылки. Нет, здесь пение этаким нервом через спектакль проходит - можно даже сказать, декорацию заменяет. Зонги звучат, когда напряжение достигает такой силы, что простая речь невозможна. Черт возьми, этот театр похож на меня!

О нем докладывают Любимову Слава Любшин, Тая До-дина. По наводке Кочаряна и Макарова переговоры ведет режиссер Анхель Гутьеррес.. Ну что, будет наконец и у него свой театр? Прекратится это вечное "непрохонже"? Силы на исходе, нелегкая опять заносит в алкогольный кошмар. Сваливается где-то на улице - люди добрые вытаскивают последние гроши и документы из карманов. Поднимают его милиционеры, отвозят в вытрезвитель, откуда он попадает в Люблинскую больницу. Это погружение в бездну, эта рискованная репетиция смерти сменяется просветом.

Тая Додина вспомнила чеховскую "Ведьму", которую она играла на выпускном спектакле мхатовской Школы-студии: "Попробуй роль дьячка, ее и покажешь Любимову". Порепетировали у нее дома на Мытной. Потом Тая договорилась с директором Таганки - Дупаком, что будет показ. В июне происходит эта встреча - историческая и судьбоносная, как выяснится впоследствии. Он поначалу нервничает: неужели и здесь, как в "Современнике" с Глухарем, получится?

Вот он - Юрий Петрович Любимов. Осанистый, но не барственный. Волевой, но не жесткий. Богема и аристократ в одном лице. Не по-советски длинные черные волосы тщательно расчесаны, европейская стального цвета легкая куртка на молнии, шейный платок в мелкую синюю клеточку смотрятся на нем абсолютно естественно - такая щеголеватая безупречность для московской пестро-разухабистой театральной среды непривычна. Облик режиссера впечатывается в память всякого, кто видится с ним хоть один раз. Не оказался бы этот раз первым и последним...

Сцену из "Ведьмы" он смотрит вежливо - не более того. Потом пару минут ненапряженно молчит и вдруг задумчиво так спрашивает:

- А что там у вас с собой?

- Гитара.

- Ну, если хотите спеть, то давайте.

Слушает внимательно, одну песню, другую, с тем великодушным выражением на лице, какое бывает только у вполне уверенных в себе людей.

- А что это такое вы все поете? - с улыбкой слегка провокационной (знает ведь, конечно!).

- Это свое.

- А, свое... Ну, тогда я вас беру в театр. Поближе к осени давайте еще раз встретимся.

Тьфу-тьфу, конечно, не говори "гоп" и так далее... Но поразительная закономерность наметилась в его жизни. С людьми заурядными, среднего уровня никак не удается поладить. Хуже того: если ты с ними разговариваешь уважительно, они в ответ тебя просто презирать начинают, причем так убедительно, солидно, что ты и сам в себе засомневаешься. Чувства равенства для них не существует, им надо кого-нибудь унизить, потоптать для самоутверждения. А с людьми крупными, блестящими с полуслова контакт возникает. Не опускайся, Высоцкий, ниже себя - сама фамилия, тебе доставшаяся, требует выси, полета.

С этим новым настроением отправляется он в Латвию на съемки образцово-показательного фильма "На завтрашней улице", изображающего трудовой героизм на стройке в Сибири. Доставшаяся ему роль бригадира Маркина совсем не обременительна, но начальник актерского отдела "Мосфильма" Адольф Гуревич, утверждая его на эту роль, пригрозил, что в случае "срыва" выдаст Высоцкому пожизненный "волчий билет". А жить предстоит в лесу, в палатке, за сто километров от Риги...

их тоже в Айскраукле. Над фильмом и над режиссером, которого он тут же прозвал "Федуар да не Филиппо", все откровенно смеются, зато развлечений - уйма. На лошадях покатались, выпросив их у латышей, правда без седел, в результате чего пришлось потом отлеживаться. Как-то он достал в столовой четыре килограмма мяса и приготовил невероятной силы шашлык - все в восхищении пьют за его здоровье, а он, конечно, держится. И все время ждет вестей из Москвы...

И вот телеграмма, сопровождаемая криком: "У Высоцкого сын родился, второй сын!" Он мчится на "газике" в погоню за поездом, едва успевает. Приходит посмотреть на Люсю, на "дитю" (будущего Никиту, которого ему пока хочется назвать Сергеем или Алексеем), чувствует себя настоящим отцом семейства и готов бороться за мир и счастье всех детей. А на следующий день - разговор с Любимовым. Все решено окончательно: он едет досниматься в Прибалтику, Таганка - на гастроли в Рязань, а с сентября попробуем все начать сначала.

Девятого сентября он взят по договору на два месяца во вспомогательный состав, зарплата семьдесят пять рублей в месяц. Вышло некоторое неудобство с трудовой книжкой, где была открытым текстом записана причина увольнения из Театра Пушкина. Что делать? Любимов находит решение: предлагает уничтожить злополучный документ и просит отдел кадров выписать новый. С ним и новая жизнь начинается. В здании на Таганке ремонт, и спектакли идут в Телетеатре на площади Журавлева. Там девятнадцатого сентября в "Добром человеке из Сезуана" роль Второго Бога вместо заболевшего актера Климентьева впервые играет В. С. Высоцкий.

Персонаж не из главных, но привлекательна сама брутальная офицерская фактура. Наконец звучит со сцены раскатистое "высоцкое" "р", когда он беспощадно врезает растерянному, отказавшемуся стрелять Грушницкому: "Ну и дур-р-рак же ты, братец!" Инсценировку сделали Любимов и Николай Робертович Эрдман - автор "Самоубийцы", занятный старик, с богатейшей биографией, проявляющий неподдельный интерес к новому артисту и его песням. А тот пока поет со сцены чужие стихи на мелодию Таривердиева: "Есть у меня твой силуэт, мне мил его печальный цвет". Автор текста, впрочем, тоже неплохой - Лермонтов. И еще две маленькие роли здесь у Высоцкого - человек без голоса (молчащий отец Бэлы) и голос без человека - Горное Эхо, которое где-то там живет-поживает в ущелье и на человеческий крик отзывается.

Раздел сайта: